Он встал, подошел ко мне. Нависнул сверху, и в лунном свете его лицо выглядело демоническим.

— Ты предлагаешь мне сдаться?

— Я предлагаю подумать о будущем.

— О каком будущем? У преступников нет будущего. Есть только настоящее. И ты не понимаешь одного. Преступники не только мы… А и те, кто стоит по другую сторону. Ты думаешь там закон? Черта с два. Там ублюдки, которые хотят чтоб я торговал наркотой, хотят использовать мои каналы, мою землю и моих людей. А когда я отказал нас решили уничтожить. Никто не пойдет на компромисс. Поняла? Так что нет будущего, ясно?

— У всех есть будущее…

— Не у всех. Не у таких, как я.

Сел обратно, продолжил чистить оружие.

— Знаешь, в чем разница между мной и такими, как Рустам? Он думал, что можно откупиться. Что федералы согласятся на сделку. А я знаю — они хотят моей головы. И ничего другого им не нужно.

— Почему ты в этом так уверен?

— Потому что знаю. Я мешаю. Стою между ними и желанной прибылью. Это не федералы пойми? Это свое подразделение мафии. Они работают на Желобкова… Полковника Желобкова. И у него свои связи с наркотрафиком. Так что или они нас или мы их. Отсюда только один выход если они сдохнут — мы уйдем.

— И ты не раскаиваешься?

Засмеялся. Коротко, без веселья.

— Раскаиваться? За что? За то, что выжил в мире, где выживают только сильные?

— За то, что убивал невинных людей.

— Невинных? — Он посмотрел на меня с удивлением. — Ты думаешь, я убивал невинных?

— А разве нет?

— Каждый человек, которого я убил, заслуживал смерти. Каждый был либо врагом, либо предателем, либо тем, кто причинял боль слабым.

— А Рустам? Он тоже заслуживал?

— Рустам был трусом. А трусость в моем деле — это приговор.

«Приговор. Он выносит приговоры людям и сам же их исполняет».

— А я? Если завтра я скажу что-то не то — тоже получу приговор?

Камран перестал чистить пистолет. Долго смотрел на меня.

— Ты — другое дело.

— Почему?

— Потому что ты моя.

— И что это меняет?

— Все. Я могу простить тебе что угодно. Кроме одного.

— Чего?

— Предательства.

— А что ты считаешь предательством?

— Попытку сбежать. Связь с другими мужчинами. Попытку сдать меня властям.

— А если я просто захочу уйти? Честно, открыто?

— Не отпущу.

— Даже если я буду несчастна?

— Даже если будешь несчастна.

— Почему?

— Потому что без тебя я сойду с ума.

Слова вырвались у него сами собой. Он тут же замолчал, как будто сказал что-то лишнее.

— Что ты сказал?

— Ничего.

— Ты сказал, что без меня сойдешь с ума.

— Оговорился.

— Не оговорился. Ты это имел в виду.

Встал, отошел к краю площадки. Стоял спиной ко мне, смотрел на горы.

— Камран, обернись.

— Не хочу.

— Обернись и посмотри на меня.

Медленно повернулся. На его лице была боль — сырая, первобытная боль загнанного зверя.

— Что ты хочешь услышать? — спросил он.

— Правду.

— Какую правду?

— О том, что ты чувствуешь.

— Я не чувствую. Я просто хочу.

— Чего хочешь?

— Тебя. Всю. Навсегда.

— И что готов ради этого сделать?

— Все. Абсолютно все.

— Даже убить меня, если я попытаюсь уйти?

Долгая пауза. Он смотрел мне в глаза, и в его взгляде была такая тьма, что по спине пробежали мурашки.

— Да, — тихо сказал он. — Даже убить.

— Почему?

— Потому что если ты будешь с другим, это убьет меня. А если я умру, то не хочу умирать один.

«Если я умру, то не хочу умирать один. Вот она, логика одержимого человека».

— Ты психопат.

— Возможно.

— Тебе нужна помощь.

— Мне нужна только ты.

Подошел ко мне взял мои руки в свои.

— Арина, я знаю, что я чудовище. Знаю, что причиняю тебе боль. Но я не могу иначе.

— Можешь. Если захочешь.

— Не могу. Я пытался. После той ночи, когда ты плакала… я пытался быть мягче. Добрее. Но это не я.

— А кто ты?

— Хищник. Убийца. Мужчина, который берет то, что хочет, и не отдает.

Слезы текли по его щекам. Я никогда не видела его плачущим. Это было страшно и трогательно одновременно. Вид этих слез пробил что-то глубоко внутри меня. Грудь сжалась так сильно, что дыхание превратилось в хрип. По телу прошла волна такого острого сочувствия, что заломило кости. Этот могущественный, жестокий мужчина плакал передо мной, и каждая его слеза обжигала мое сердце кислотой.

«Он человек, — с ужасом понимала я. — Под всей этой жестокостью, под всеми убийствами — он просто напуганный человек, который боится остаться один».

Руки сами потянулись к его лицу, чтобы стереть слезы, но я остановилась. Прикосновение сейчас могло разрушить что-то важное — этот момент его абсолютной уязвимости.

— Камран…

— Не говори ничего. Просто… просто не уходи. Ладно?

— Куда мне уходить? Мы в горах, в окружении твоих людей.

— Не уходи внутренне. Не переставай… не переставай быть рядом.

— Тише. Просто обними меня.

Он обнял меня так крепко, что стало трудно дышать. Но я не просила отпустить. В этих объятиях была отчаянная нужда двух людей, которые нашли друг друга в аду. И я не знала, что будет дальше.

Мы стояли в объятиях друг друга под звездным небом, окруженные горами и тишиной. Два человека, застрявшие между любовью и ненавистью, между жизнью и смертью.

«Может быть, это и есть настоящие отношения? — думала я. — Не идеальная гармония из романтических фильмов, а постоянная борьба двух сильных характеров?»

«Или может быть, я просто пытаюсь оправдать свою зависимость от человека, который меня разрушает?»

«Не знаю. И, возможно, никогда не узнаю».

На следующее утро к нам в аул поднялся человек. Один, без оружия, с белым платком в руке.

— Федерал, — сказал один из мужчин.

— Парламентер, — поправил Камран. — Хочет поговорить.

— Что будем делать?

— Выслушаем. А потом решим.

«Парламентер. Значит, федералы готовы к переговорам. Может быть, есть шанс закончить это без крови?»

Но, глядя на лицо Камрана, я понимала — он уже принял решение. И это решение не предполагало переговоров.

Война продолжалась. И конца ей не было видно.

Глава 18

Есть моменты, когда мир рушится не постепенно, а мгновенно. Как подорванное здание — сначала тишина, потом оглушительный грохот, а после — только пыль и обломки на месте того, что казалось вечным.

Сегодня мой мир взорвался.

Федеральный парламентер оказался полковником средних лет с усталыми глазами и папкой под мышкой. Он поднялся в наш аул с двумя автоматчиками, белый флаг развевался на ветру.

— Камран Байрамов, — сказал он, когда все собрались в центре аула. — Полковник Воронин, ФСБ.

Камран стоял в окружении своих людей, руки за спиной, лицо каменное. Воздух дрожал от напряжения — у всех руки лежали на оружии.

— Слушаю, — коротко сказал он.

— Пять километров отсюда находятся триста бойцов спецназа. Артиллерия на позициях, вертолеты в воздухе. Одна команда — и от этого места останется воронка.

По толпе прошел ропот. Женщины инстинктивно прижали к себе детей. Я почувствовала, как по спине пробежала ледяная дрожь.

— Но кровь детей нам не нужна, — продолжал полковник. — Поэтому предлагаю сделку.

— Какую?

— Ты сдаешься добровольно. Получаешь двадцать лет строгого режима, из них отсидишь четырнадцать при хорошем поведении. Все остальные остаются на свободе — женщины, дети, старики.

Двадцать лет. Цифра ударила по мозгу, как кувалда. Двадцать лет тюрьмы для тридцативосьмилетнего мужчины — это почти вся оставшаяся жизнь.

— Сколько времени на раздумья? — хрипло спросил Камран.

— До заката. Два часа.

— А если я откажусь?

— Штурм. И никого не пощадим. Даже детей. У нас приказ — взять вас любой ценой.

Полковник развернулся, чтобы уйти, но на пороге остановился.