— Какие вещи?

— Встанешь, когда я скажу. Оденешься, как я скажу. Пойдешь, куда я скажу. И будешь молчать, когда я скажу.

— А если я откажусь?

Усмехнулся. В этой улыбке не было ни капли тепла.

— Тогда я покажу тебе, что бывает с непослушными девочками.

— Ты не посмеешь меня ударить.

— Не посмею? А откуда такая уверенность?

— Потому что ты… потому что мы…

— Что "мы"? Любовники? Так я трахаю тебя, а не поклоняюсь. Влюбленные? Так любовь и жестокость прекрасно уживаются вместе.

Его рука скользнула по моей щеке — нежно, ласково. А потом резко сжалась, впившись ногтями в кожу.

— Видишь? Я могу быть нежным. А могу причинять боль. Выбор за тобой.

Отстранился, сел обратно в кресло.

— Раздевайся. Последний раз говорю по-хорошему.

Я смотрела на него и не узнавала. Где был тот мужчина, который вчера еще нежно целовал меня в машине? Где были те руки, которые дрожали, когда он меня касался?

"Они не дрожали, — поняла я. — Ты просто хотела в это верить."

Медленно стянула футболку через голову. Потом джинсы. Осталась в нижнем белье, чувствуя, как его взгляд скользит по моему телу.

— Все.

— Все — это когда ты полностью голая.

— Камран…

— Снимай трусики и лифчик. Сейчас.

— НЕ БУДУ!

— Марш в ванну!

Попятилась в ванну назад!

Я вжималась в ледяную плитку, будто она могла стать щитом, но холод не спасал — только подчеркивал, как сильно горит кожа там, где к ней приближался он. Камран двигался медленно, уверенно, как зверь, которому некуда торопиться: добыча всё равно в его руках. Взгляд — тяжёлый, черный, как бездна, — пронзал меня до самого дна души.

— Скажи ещё раз «не буду», — его голос был хриплым, низким, властным.

— Не буду, — выдохнула я. И тут же услышала, как предательски дрогнул мой голос.

Он усмехнулся, уголки губ чуть приподнялись, и это было хуже любой угрозы. Пальцы легли на бедро — горячие, жёсткие, сжимающие так сильно, что я зашипела от боли. Я знала: на коже останется след. Его след.

— Упрямая, — он прошептал это так, что слова прожгли ухо. — Но твоя гордость мне только интересней.

Рывок — и последние куски ткани упали на пол. Я осталась нагой, в свете лампы, под его взглядом. Кровь бросилась к лицу, сердце трепыхалось, как пойманная птица, а внутри клубком сворачивались стыд, злость и… то самое другое, от чего я ненавидела себя ещё больше.

— Ненавижу тебя, — срывалось у меня, как последнее оружие.

— Ненавидь, — Камран ухмыльнулся и резким движением схватил меня за подбородок, заставляя смотреть прямо в его глаза. — Но твоё тело всё равно орёт, что оно моё.

Его губы рухнули на мои. Это не был поцелуй — это было вторжение, захват, жёсткая метка. Его зубы впились в мою нижнюю губу, язык прорвался внутрь так властно, что я застонала, и в этом стоне было больше вожделения, чем протеста.

Я упёрлась ладонями в его грудь — горячую, твёрдую, словно вырезанную из камня, — но он перехватил мои руки и прижал их к стене выше головы. И тогда я осталась полностью в его власти. Безоружная.

— Скажи, что не хочешь, — прошептал он, и пальцы его скользнули вниз, где было влажно и все пульсировало, болезненно ныло, ожидая его вторжения.

— Я… — голос сорвался, оборвался на стон, потому что его пальцы прошли по влажным складкам, задели клитор, надавили, и ток удовольствия пронёсся по телу так резко, что колени подкосились.

Он усмехнулся прямо в губы. — Вот именно.

И вошёл в меня — резко, властно, до конца. Я закричала, выгнувшись, и этот крик сорвался не от боли. Это было что-то другое, дикое, безумное. Он заполнил меня целиком, так глубоко, что я едва дышала, и каждое его движение вгрызалось в меня, ломало, подчиняло, превращало в его.

Толчки были грубыми, безжалостными. Он не давал ни секунды передышки. Каждое движение — удар, каждый удар — пламя, разлетающееся по моим жилам. Я задыхалась, хваталась за воздух, за его плечи, за собственный голос, но всё равно срывалась на стоны, на рыдания удовольствия.

— Ты моя, Арина, — его рык был горячим, тяжёлым, как прикосновение огня к коже. Он впечатывал эти слова в моё ухо так же глубоко, как впечатывал себя в моё тело. — Моя. До конца.

Я пыталась что-то ответить, но губы дрожали, дыхание рвалось. Всё, что смогла выдохнуть:

— Да… твоя…

Он ускорился, загоняя меня в бездну. И я сорвалась в оргазм. Внутри всё сжалось, взорвалось, и я захлебнулась в этом вихре. Тело трясло, губы горели от его поцелуев, глаза застилали слёзы, но это были слёзы наслаждения.

Он держал меня крепко, не отпускал, смотрел сверху вниз — как хищник, как властелин. И в его глазах не было сомнений.

— Вот так, — выдохнул Камран, наваливаясь всей тяжестью. — Теперь ты знаешь, чья ты.

И я знала. В каждом нерве, в каждой клетке. До самой глубины.

Глава 15

Неделю назад Малика начала "обучать" меня быть женой. Каждое утро в семь она стучала в дверь спальни и уводила меня на кухню. Показывала, как готовить те блюда, которые любит Камран. Как заваривать чай так, чтобы он был именно той крепости, которая ему нравится. Как складывать его рубашки, чтобы они лежали идеально ровно.

— Мужчины любят порядок, — говорила она спокойным голосом, разглаживая складки на очередной сорочке. — Особенно такие мужчины, как Камран. Для него важна каждая деталь.

Я слушала, кивала, запоминала. Не потому, что хотела быть хорошей женой. Потому, что каждое нарушение влекло за собой наказание.

А Камран умел наказывать изобретательно.

Вчера я пересолила плов. Всего чуть-чуть, но он почувствовал. За ужином попробовал, поставил вилку, посмотрел на меня долгим взглядом.

— Пересолено, — сказал он тихо.

— Извини, я…

— Малика, отведи детей к себе.

Первая жена поднялась без слов, увела дочерей. Я осталась с ним наедине в столовой, и воздух стал густым, давящим.

— Подойди сюда, — сказал он.

Подошла, ноги ватные от страха.

— На колени.

— Что?

— Встань на колени. Перед моим стулом.

Встала. Мраморный пол был холодным, твердым. Камран откинулся в кресле, смотрел на меня сверху вниз.

— Когда жена портит еду, она просит прощения. По-настоящему.

— Я прошу прощения…

— Не так. Поцелуй мои ноги и проси прощения.

Мир закачался. Он требовал от меня… этого? Унижения перед ним, как перед господином?

— Камран, я не могу…

— Можешь. И сделаешь.

— Это унизительно.

— Это традиция. Жена, которая не справляется со своими обязанностями, должна показать покорность.

Я смотрела на его дорогие туфли, на холодные глаза, на лицо человека, который был готов сломать меня ради собственного удовольствия.

"Не делай этого, — кричало что-то внутри. — Как только ты это сделаешь, ты перестанешь быть человеком."

Но что было выбором? Отказаться и получить что-то худшее?

Наклонилась, коснулась губами кожи его ботинка.

— Прости меня, — прошептала.

— Еще раз. И громче.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что испортила твою еду.

— И что ты будешь делать, чтобы это не повторилось?

— Буду стараться лучше.

— Хорошая девочка.

Погладил меня по голове, как собаку, которая выполнила команду. А я сидела на коленях и понимала — еще одна часть меня умерла навсегда.

"Самое страшное в унижении не то, что тебя унижают. Самое страшное — что в какой-то момент ты начинаешь принимать это как норму."

Сегодня утром я проснулась от того, что Камран трясет меня за плечо.

— Вставай. Быстро.

— Который час?

— Пять утра.

— Зачем так рано?

— У нас гости. Важные гости. Ты должна выглядеть безупречно.

Встала, пошла в ванную. Он шел следом, как всегда. За неделю я привыкла к тому, что приватности больше нет. Он контролировал каждую минуту моего дня.