— Во что играть? — мой голос звучит слишком громко.

— В то, как ты заработаешь свою первую порку.

Мои щеки мгновенно вспыхивают, и на миг сознание становится яснее.

— Алекс!

Его ладонь с громким шлепком касается моей задницы, но я почти ничего не чувствую — вокруг меня слои ткани. Я не могу сдержаться — настолько пьяная и напряженная, что неожиданно фыркаю.

— Вы смеетесь надо мной, принцесса?

Конечно же, но качаю головой.

— Я? Никогда. Алекс!

В одно мгновение оказываюсь в воздухе, переброшенная через его плечо. Мои ноги разлетаются в стороны, а руки беспомощно машут передо собой.

— Эти слои одежды нужно убрать.

Меня трясет, я хочу драться, но выбора нет.

Мне все равно, каким он был утром. Как отреагировало мое тело. Мне все равно, что это наш долг, что я должна родить ему детей, что мы теперь женаты, и ожидания, возлагаемые на нас, ясны, как дорожные знаки.

Мне страшно.

К тому времени как добираемся до спальни, и он ставит меня перед собой, мои щеки влажные от слез. Я чувствую соленый привкус и пытаюсь остановиться, но не могу. Со злостью смахиваю их и чувствую себя такой трусихой.

Едва замечаю размер кровати или вазы с цветами, приглушенные нейтральные цвета, простой дизайн комнаты, аромат жасмина, и груду завернутых подарков и открыток на маленьком столике. Это наша брачная ночь, и единственное, что имеет для меня значение в данный момент, — это то, что мы должны делать дальше.

Он неторопливо расстегивает перламутровые пуговицы на моей шее и целует обнаженную кожу, когда каждая из них расстегивается.

— Почему ты плачешь? — спрашивает он, расстегивая еще одну пуговицу и снова целуя меня. — Ты плачешь, Харпер.

Качаю головой.

— Я... н-нет, — заикаюсь.

Когда еще несколько пуговиц расстегнуты, он сдвигает рукав с моего плеча, так что одна сторона меня полностью обнажена.

— Да, и я хочу знать, почему. Думаешь, что сделаю больно?

Он продолжает целенаправленно раздевать меня, пока на мне не остается только белый атласный свадебный бюстгальтер и подходящие к нему стринги. Он укладывает меня обратно на кровать и садится на край рядом со мной.

— Н-нет, — мой голос дрожит. — Но не знаю наверняка. Я не знаю, кто ты, и на что ты способен.

Откидываюсь на кучу подушек у изголовья кровати и наблюдаю за ним. Ранее вечером, когда он понял, что меня пытались отравить, выражение его лица привело меня в ужас. Но сейчас... у него другой взгляд, который вызывает у меня больше любопытства, чем что-либо еще.

— Ты храбрая, Харпер. Стойкая. Это на тебя не похоже.

Проклятье, почему он такой проницательный?

Сглатываю и облизываю губы, отводя взгляд, но он не позволяет. Берет за подбородок, поворачивая мое лицо к своему.

— Расскажи, — говорит он тем же голосом, которым сегодня вечером очистил комнату, — тоном, не терпящим возражений. Я понимаю, что от Александра Романова не спрятаться. Он видит меня насквозь. — Кто это сделал?

Незнакомец в переполненной комнате.

Смятые простыни и приглушенные крики.

Кровь, боль и осознание того, что меня использовали и выбросили.

— Сделал... что сделал? — шепчу, надеясь, что, если буду тянуть время, мне не придется столкнуться с этим. С ним.

Лежу на кровати, полуголая. Он в одежде сидит рядом со мной. Я пытаюсь скрыть факт, что плачу, под маской бравады, а он старается держать себя в руках.

Я устала от масок, лжи и иллюзий.

Как же я устала.

— Ты чертовски боишься остаться со мной наедине. Посмотри на себя. Ты практически свернулась в позу эмбриона, а я едва до тебя дотронулся.

Какая-то часть меня хочет, чтобы он прикоснулся ко мне. Хочет, чтобы он заставил меня забыть.

Нахмурив брови, он пытается угадать: — Мама сказала бояться брачной ночи? Ты боишься того, каким будет первый раз?

Я качаю головой. Это будет не в первый раз.

— Нет, — шепчу я.

Что он сделает, когда узнает, что я не девственница?

У него дергается мышца на челюсти. Он теряет терпение.

— Тебя кто-то обидел.

Я облизываю губы.

— Да.

Наклонившись вперед, он накрывает мою руку своей широкой ладонью.

— Я спрошу тебя еще раз. Кто это сделал с тобой? Почему ты боишься меня?

Я пристально смотрю на него. Теперь мы женаты. У нас общая фамилия, и у нас будут общие дети. Я не могу открыть ему все свои секреты, пока, но скоро расскажу все остальное.

— Я была на вечеринке, — говорю шепотом. — Кто-то подсыпал что-то в мой напиток. Я помню только обрывки ночи.

— Тебя изнасиловали, — говорит он голосом, который не могу расшифровать, но он напоминает мне льва с бархатными лапами.

Во рту пересохло, голос охрип.

— Да.

Он молчит несколько минут. Собирается ли причинить мне боль? Я совершила ошибку, сказав ему, знаю, что так и есть. У женщин в мафии есть последствия за потерю девственности. Они — испорченный товар.

Высокомерная.

Грязный кусок мусора.

Чертова шлюха.

Я только что дала понять Алексу, что его одурачили. Обманом заставили жениться на мне, не зная, кто я такая и что сделала.

— Мне очень жаль, — шепчу я. — Я думала, что смогу это скрыть. Я не хотела говорить тебе. Если бы моя мама узнала, что рассказала тебе...

Он поднимает руку, чтобы я остановилась. Слова умирают на моих губах.

— В вашем мире девственность — это гордость и радость. Для нас это не так. И даже если бы в моей семье этого ждали, я бы не стал винить тебя за то, что с тобой произошло. Но у меня есть вопросы.

Я дрожу, не в силах остановиться. Молча, он берет меня за руку, и дрожь прекращается.

— Расскажи мне. Когда твой отец узнал, каковы были последствия его правосудия? Мне нужно знать, кто наши враги.

Сначала я не совсем понимаю вопрос. Он считает, что мой отец отомстил за меня?

— Правосудие?

Губы Алекса сжаты в плотную линию. Глаза стали черными.

— Что произошло, когда он убил того, кто надругался над тобой?

— Он обвинил меня, Алекс. Он даже не пытался найти человека, который меня изнасиловал. Мы не знали, кто это был, и отцу было все равно. — Я качаю головой. — Ты не представляешь, насколько поверхностной может быть моя семья. Им было плевать на меня.