Суп в купальне оставили бы вряд ли, даже ради испытания, а потому я рискнула зачерпнуть зеленоватой кашицы и нанести на плечо. Хм. Оказалось, дробленый обсидиан оттирает грязь не хуже речного песка. На то, чтобы натереть им все тело, я потратила все, что было в горшочке.

Ополоснулась в искусственном прудике, отжала промытые с ароматной пеной волосы, вышла с другой стороны и увидела на скамье флакон с маслом.

«Наверное, для полировки оружия и доспехов?» — подумала я и уже собралась натереть им сапоги, но вовремя прочитала этикетку.

«Ароматное масло для тела».

Ну ладно… Значит, натру тело.

Закончив банные процедуры, я надела свежую нижнюю рубашку из собственных запасов и завернулась в найденный в купальне просторный халат из грубой ткани.

Вернувшись в комнату, я снова встретилась взглядом с Элоди. Она по-прежнему сидела у туалетного столика и теперь наносила на лицо зеленую массу непонятного назначения. Ее носик деликатно сморщился.

— Мне кажется, я все еще слышу амбре грязелечебницы, — сказала она, осторожно нюхая воздух. — У нас тут есть… э-э-э… услуги прачки.

― Опять эта вонь? Кажется, она въелась в меня навечно! ― пожаловалась я. ― А свои вещи я сама стирать привыкла.

Элоди ахнула:

― Сама⁈ Но это же… ― она не договорила.

Потом, пытаясь быть милой, протянула мне изящный флакон.

— Может, воспользуетесь моим ночным одеколоном? «Лунный цветок и слезы феникса». Он чудесно перебивает любые посторонние ароматы.

Я брызнула на запястье и понюхала.

— Апчхи! — чихнула громко. ― Пахнет, как луг, на который сбросили телегу с конфетами. Но ничего, привыкнуть можно. Спасибо!

Я щедро побрызгала себя, надеясь перебить запах серы. Элоди смотрела на меня с тихим ужасом.

«Что я снова не так сделала? Не в дегте же извалялась! — промелькнула у меня мысль. — Может, у столичных аристократок есть специальный ритуал: три капли за правое ухо, пять — за левое и ни каплей больше? Ну уж извините, я тутошних академий не заканчивала. Зато теперь от меня пахнет так, будто феникс переел цветов и расплакался от счастья. Должно сработать!»

Вернув соседке флакон, я скинула халат, оставшись в одной нижней рубашке.

— Ой! — ахнула Элоди и резко отвернулась к стене.

«И чего она? — удивилась я. ― Дома мы с сестрами и не в таком виде друг перед другом ходили».

Я плюхнулась на кровать.

― О-о-о! Мягко! Как на пуховой перине у матушки! — простонала с наслаждением и почти мгновенно провалилась в сон.

«Кровать что надо… И соседка тихая, не трогает…» ― было моей последней мыслью.

Глава 8

Первый завтрак

На следующее утро Элоди выглядела так, будто ее всю ночь топтали невидимые козы. Она сидела на краю кровати, держась за виски, и тихо стонала. От ее обычно безупречной прически осталось жалкое подобие.

— О, Дева! Эти звуки… этот запах… — Она с тоской посмотрела на меня. — Вы так громко храпели. А эти духи в смеси с серой! У меня до сих пор кружится голова.

Я, бодрая и выспавшаяся, уже была бодра, одета в банный халат и готова к новым подвигам.

— Головная боль? — спросила деловито. — Это лечится. Пойдемте.

— Куда? — с подозрением прищурилась Элоди, но все же покорно поплелась за мной в купальню.

У стены стоял дубовый бочонок с медной табличкой «Для бодрящих омовений». Идеально!

— Проверенное средство, — уверенно заявила я, снимая крышку. — На моей родине это называют «утренним северным ветром». Закрывай глаза и не дыши.

Элоди, слишком сонная, чтобы сопротивляться, послушно зажмурилась. Я зачерпнула огромным деревянным ковшом ледяной воды из бочонка и выплеснула ей на голову.

Элоди издала оглушительный, совсем не аристократичный визг, способный поднять мертвеца, и затряслась, как осиновый лист. Я тут же содрала с нее промокшую ночную рубашку, схватила грубое полотенце из льняного полотна и принялась энергично растирать ее с головы до ног, словно выхаживая замерзшего жеребенка.

— Д-да как вы с-смеете⁈ — у бедной Элоди зуб на зуб не попадал.

— Терпи, полезно! Кровь разгонится! — приговаривала я, с усердием работая тканью.

В этот момент дверь в купальню с треском распахнулась. На пороге, озираясь с испугом, столпились несколько девиц в капорах и пеньюарах, а за их спинами маячила бледная от ужаса леди Траубайр.

— Что здесь происходит⁈ Крики на весь этаж! — прокаркала, словно старая ворона, распорядительница.

Все замерли, наблюдая картину: я, красная от усердия, вытираю мокрую, дрожащую и абсолютно несчастную Элоди, с которой на мраморный пол стекают струйки воды.

Элоди, заметив зрителей, издала новый, на этот раз тонкий и жалобный стон и попыталась прикрыться моим же полотенцем.

— Ничего страшного! — бодро отрапортовала я собравшимся. — Головную боль лечили. Северным методом. Уже прошла!

По выражению лиц девиц и леди Траубайр было ясно: они считают, что прошла не головная боль, а последние остатки рассудка у обеих участниц этой сцены. Но голова у Элоди и правда перестала болеть. Правда, теперь она, кажется, жалела, что вообще проснулась.

― П-послала же Д-дева соседку… ― клацая зубами, выдохнула она, добралась до халата, который я предварительно стянула с ее плеч, закуталась и пошлепала в комнату, оставляя за собой мокрые следы.

Предлагать свою помощь в их устранении я не стала: все еще помнила, как поразилась Элоди, когда услышала, что я намерена стирать свои вещи самостоятельно.

Быстро облилась ледяной водой на глазах у все еще стоящей в дверях леди Траубайр, взяла свежее полотенце из грубой ткани…

― Надеюсь, леди Горнфельд, вы больше не станете практиковать свои дикарские целительские подходы к другим участницам отбора, ― проворчала та и тоже ушла, недовольно потряхивая крашеными буклями прически.

― Ну и подумаешь, ― я невольно вздохнула. ― Хотела же как лучше…

* * *

На завтрак я отправилась в своем единственном приличном платье, отослав то, в котором прибыла на отбор, в прачечную ― с мыслью, что его еще предстоит как-то вернуть хозяину таверны, ведь это он обеспечил меня рабочей одеждой.

Платье, которое было на мне сейчас, было пошито из