Растерянность, неверие и… страх. Страх не за меня и за себя, а за…

Удо развернулся, положил ладонь ему на шею. Не сжал, просто коснулся и почти оскалился, произнёс несколько слов так быстро и тихо, что я не успела разобрать.

Монтейн разжал пальцы и начал оседать обратно на землю.

— Забирай этого недоумка, когда проснётся, и возвращайтесь в замок, — герцог на меня даже не взглянул, хотя обращался, очевидно ко мне.

Чёрный человек сделал ещё шаг назад, обратно к своей тьме.

Он начинал демонстрировать откровенное нетерпение, а я стояла как громом поражённая, потому что, наконец, поняла.

Мелкие детали и очевидные странности вдруг сложились в целостную картину, от которой сделалось ещё больнее, чем при попытке пройти через начерченный Вильгельмом круг.

Бруно и правда знал, что делать. Пусть и не с самого начала. Своё решение он принял в кабинете, погрузив меня в сон и без спешки часами изучая мои воспоминания.

Поэтому он был так задумчив, когда пил с братом в гостиной ночью.

Поэтому любил свою герцогиню так отчаянно и страстно, где пришлось — на всякий случай на прощание.

За силу должна была быть отдана сила.

Монтейн мог отдать свою только вместе с жизнью, и всё равно этого едва ли хватило бы.

И Удо знал.

Бруно касался моей памяти мягко и бережно, с моего разрешения. Он же вломился без спроса, узнал всё, что ему нужно было, без предупреждения и согласия. Именно из-за его вмешательства я так неожиданно проснулась на рассвете и захотела куда-то бежать.

Не куда-то. К нему. К тому, кто хозяйничал в моей голове.

Он увидел и понял то же, что и старший герцог.

Зная брата слишком хорошо, он в два счёта просчитал, как тот намерен поступить.

Сила, которую нужно было отдать, чтобы навсегда откупиться… Для Вильгельма всё, для Бруно — половина.

Сколько для младшего Керна?

Тьма вокруг в очередной раз пошла рябью.

— Долго.

Теперь в этом недозвуке слышалось отчётливое раздражение.

Герцог тряхнул головой, как будто выгадал ещё секунду на то, чтобы собраться с духом, а потом посмотрел на него всё так же уверенно и прямо и повторил:

— Я заплачу.

Он успел сделать целых два шага, и их мне хватило, чтобы сердце ушло в пятки, а земля качнулась под ногами.

— Удо, не надо! — я почти оглохла от собственного крика, бросаясь за ним, повисая на локте, чтобы не пустить.

Он развернулся, и оказалось, что в его глазах плещется пламя, такое же голубое, чистое и яркое, как то, которым он разогнал сгустившуюся вокруг нас с Монтейном тьму.

Я залюбовалась этим пламенем всего на мгновение, а потом мне в лицо полетел его кулак.

Глава 29

— Он не должен был этого делать.

Всё, что случилось в деревне потом, я помнила смутно.

Сначала меня позвала по имени Мира.

Потом кто-то хлопал по щекам.

А потом пришла боль.

Половину лица, в которую пришёлся удар от Удо, я практически не чувствовала, зато увидела прямо над собой глаза его брата — почти безумные.

— Где Удо? Мелли⁈

Бруно не был похож на самого себя, а за плотной стеной чёрного тумана продолжало неистовствовать голубое пламя. Оно разгоняло тьму и одновременно делало её ещё непрогляднее.

— Ушёл… с ним. Он сказал, что… заплатит…

Каждое слово давалось мне с болью, а из горла вырывался только хриплый шёпот.

Губы герцога сжались, а потом он поднялся.

— Мира, не отходи от них. Из круга не выходи́ть.

Монтейн по-прежнему лежал, раскинувшись на земле, и, казалось, глубоко спал.

Бруно развернулся и побежал в ту сторону, где должна была быть церковь, но была тьма, а я хотела попросить Миру его остановить, а потом небо для меня качнулось снова.

Оказалось, что Удо всё предусмотрел.

Во время его отсутствия Ханна мирно спала — таким же неестественным, наведённым с помощью колдовства сном, как и барон.

Чтобы не помешала, не пыталась отговорить, не могла опять увязаться следом.

Первым её желанием, когда мы вернулись, было броситься к своему герцогу, привести его в чувства и устроить ему хорошую, абсолютно недостойную герцогини взбучку.

А потом она поняла, и даже сквозь застилавшую взгляд пелену я видела, как менялось её лицо, как от него отливала краска.

Беспомощность, отчаяние, неверие…

Я понятия не имела, что могла бы сказать ей.

— Он не должен был этого делать, — это я повторяла уже себе.

Хватаясь за голову, до боли стискивая волосы пальцами, пытаясь вернуть таким образом утраченную связь с реальностью.

Мы были друг другу никем. Чужими людьми, встретившимися случайно.

Я даже не была особенно ему приятна.

Разве что барон был.

Уважение к достойному противнику и готовность пожертвовать собственной жизнью не имели между собой ничего общего.

— Не должен был. Я этого не заслуживаю. Ах!

Чужой локоть надавил мне на горло так неожиданно и сильно, что моя голова мотнулась назад, а руки упали плетьми. Я не слишком сильно, но ударилась затылком о каменную стену и вдруг пришла в себя.

Лицо после мази, которой его обработала Мира, уже не болело, на нём не расплылся чудовищный синяк.

Зато от нового удара, и близко не такого болезненного, но всё же ощутимого, я глупо моргнула, пытаясь понять.

Рука старшей герцогини мешала мне дышать, а её глаза так близко показались неестественно яркими на слишком бледном заострившемся лице.

— Хватит, — голос Миры прозвучал тихо и твёрдо. — Он всё отдал, чтобы ты жила. Поэтому не смей так говорить. Ты поняла меня?

Я понимала.

Как понимала и то, что за попытку поспорить она ударит меня уже по-настоящему.

— И прекрати его хоронить, — убедившись, что я на самом деле всё усвоила, она убрала руку и отступила на шаг назад, к противоположной стене.

Мы снова стояли в полутёмном коридоре замка Керн. Только она и я.

Едва держащийся на ногах, но собранный и серьёзный Монтейн, молчавший несколько часов кряду, без лишних объяснений заперся с Ханной в их с герцогом супружеских покоях.

Удо…

Удо был пуст.

Бруно так и сказал нам на опустевшей, стылой, окутанной лишь обычной ночной темнотой деревенской площади: «Он пуст».

Он был жив, и это в тот момент казалось главным.

На обратном пути в замок я не могла думать ни о чём, кроме того, что глядящий мутным взглядом Вильгельм не мог даже держаться в седле, и ему пришлось ехать в повозке вместе с бесчувственным Удо.

И