Чёрный Человек был сильнее меня.

Он был сильнее даже Бруно Керна, который не знал, на самом деле не знал, как станет договариваться с ним, в какой тональности его просить.

Заведомо уязвимое положение почти всемогущего и привыкшего к своей власти человека.

Я знала, что оставшись, не просто прикончу себя. Да, для меня не станет ни жизни, ни будущего, их подменит собой вечный, лишающий воли мрак.

Но я подведу их. Всех тех, кто, подавившись собственной гордостью, из кожи вон лез, чтобы мне помочь.

Поэтому я продолжала идти — с трудом, почти пошатываясь от того, как тяжело это было — пробираться сквозь становящийся тяжелее и гуще туман. Он заставлял меня увязать, терять ориентиры.

Я видела церковь. Когда бродила по деревне, уверенная, что Монтейн меня оставил, безыскусный деревянный шпиль, что был выше всех прочих строений, виднелся над площадью.

Нужно только дойти до неё. Развернуться. И можно будет начать пробираться к дому мёртвой травницы — даже если он меня не укроет, совсем рядом граница, а там дорога…

Почему-то он меня не звал. Не показывался сам, не посылал за мной свой наводящий ужас экипаж.

Давал последний шанс выбраться?

Или играл, как кошка с уже пойманной мышью?

Заставлял заплатить за оскорбление, которое я нанесла ему, с такой готовностью и радостью отдавшись Вильгельму?

Даже имени его сейчас вспоминать не следовало.

Только идти.

Церковь, наконец, показалась впереди, а перед ней, лицом в закрытым навек дверям стояла женщина. Очертания её фигуры вдруг проступили в сгущающейся тьме так явно, что я остолбенела, не решаясь ни окликнуть, ни подойти ближе.

Она стояла ко мне спиной, и было в ней что-то неуловимо знакомое. Как будто мы с ней не просто встречались, а хорошо знали друг друга раньше.

Она была одета в почти истлевшее, местами заметно порванное платье, почти в лохмотья. Густые, немного вьющиеся волосы падали красивой волной до середины спины и были рыжими. Или… Среди бывших при жизни огненными прядей затесалась чернота, выкрасила некоторые из них.

Эта женщина была абсолютно и безнадёжно мертва, и это была я сама.

Голоса у меня тоже больше не было, и всё, что мне оставалось, — это в немом ужасе открыть и закрыть глаза, потому что это совершенно точно была я. Мёртвая. Безразличная. Холодное потустороннее существо, не имеющее и не знающее ничего, кроме желания утащить с собой, подчинить, напиться чужой жизни, но не насытиться ей.

Она медленно, словно плохо контролировала собственные движения, обернулась.

Я хотела бы бежать куда глаза глядят, но не могла двинуться с места, а её блёклые, подёрнутые пеленой глаза уставились прямо на меня.

Это была не я.

Я стиснула зубы и вцепилась пальцами в собственный подол, потому что стоящий передо мной призрак или вурдалак не был мной.

Но она была абсолютной моей копией.

Женщина медленно подняла и протянула ко мне бледную руку с чёрными обломанными ногтями и кривыми пальцами.

— Иди ко мне, Мелли. Нам давно пора познакомиться…

Понимание вспыхнуло в моём затуманенном разуме ослепительно ярким огнём.

Сестра.

Моя старшая сестра, которой даже не дали имени, просто отдали ему на корм.

Я завопила так громко и пронзительно, как никогда прежде.

Она стремительно, с нечеловеческой скоростью бросилась ко мне, намереваясь вцепиться в волосы, в руки, в платье. То ли разорвать, то ли утащить с собой, к нему, ему в угоду.

Я выставила вперёд руку, отталкивая от себя её лицо. Оно оказалось рыхлым и таким холодным на ощупь.

Собственный крик меня почти оглушил, когда голос вдруг вернулся, а живая и крепкая рука стиснула моё предплечье, выдёргивая из кошмара, который не был сном.

— Мел! Мелли!

Я вцепилась в барона, содрогаясь всем телом и даже не пытаясь перестать плакать.

— Сестра… Он отправил за мной мою сестру!..

Я хотела прошептать это, чтобы знал только он, но из горла вырвался новый вопль, отчаянный, отвратительный.

Монтейн стиснул меня в объятиях крепче, и я сжала его рубашку до боли в сведённых пальцах, потому что сковавший меня изнутри холод рядом с ним отступал, и меня трясло, трясло, трясло так, что стучали зубы.

— Мира!!!

Его голос донёсся будто издалека и показался мне растерянным и испуганным.

Это же был кошмар.

Всего лишь кошмар, зачем звать герцогиню?..

— Твою мать! — а это, кажется, был уже герцог Бруно.

Разве мог Вильгельм докричаться до них? Они ведь были в другом крыле замка.

Или они тоже мне мерещатся?

Я отчаянно затрясла головой, изо всех сил стараясь проснуться.

— Держи её, она сейчас язык себе прикусит!..

Этот голос я не узнала.

Ханна?

Откуда она здесь, я ведь не могла орать так громко, чтобы переполошить весь замок…

— Мелания… Мелли, смотри сюда, — мягкий и вкрадчивый мужской голос раздался над самым ухом.

Я не могла заставить себя открыть глаза, не могла увидеть мёртвое, обезображенное лицо герцога.

— Давай, девочка. Мелания.

Не подчиниться ему я не могла тоже, потому что это был больше чем приказ или ласковая просьба.

Бруно склонился надо мной и ласково гладил по волосам, как маленькую.

Взгляд застили слёзы, но он совершенно точно был жив и был абсолютно настоящим.

Зарыдав навзрыд уже от облегчения, я потянулась ему навстречу и, не думая над тем, что делаю, крепко обняла за шею.

— Всё, уже всё. Ты вернулась, — как будто совсем этим не удивлённый Бруно принялся гладить меня по плечам.

Краем глаза я заметила застывшего у окна в немом ужасе Вильгельма и Миру, которую он едва ли не силой заставил оставаться позади, за своим плечом.

Руки продолжавшего держать меня старшего Керна были слишком напряжены. Как будто он не женщину обнимал, а таскал мешки с картошкой.

Не ревности же он боялся?..

Я должна была разжать пальцы, перестать комкать его жилет, но вместо этого хваталась за него только крепче.

— Вот держи, — не особенно церемонясь, герцог Удо оторвал меня от брата почти что силой и вложил в мои трясущиеся руки простую глиняную кружку с резко пахнущей жидкостью. — Пей!

Его окрик подействовал на меня поразительно — я кивнула и поднесла питьё к губам.

Зубы стукнули о край кружки, а на вкус её содержимое оказалось таким резким, что у меня перехватило дыхание, а слёзы высохли на раз.

— Давай-давай, — уже мягче, но он придержал дно посудины, не давая мне опустить руки. — До дна, рыжая.

Допив, я с громким хрипом согнулась пополам,