Колесница медленно проезжала мимо того места, где я пряталась. Я затаила дыхание, прижимаясь спиной к холодному камню, стараясь слиться с тенью. Проезжай. Проезжай мимо. Проезжай…

Именно тогда это случилось.

Старик. Он стоял чуть впереди, у самого края дороги, возле лотка с углем. Может, оглох. Может, его толкнули в последний момент. Может, ноги не слушались от холода и возраста. Но когда огромные колесные диски, покрытые острыми ледяными шипами, были уже в нескольких шагах, он вдруг пошатнулся. Его трость скользнула по обледенелому камню. Хрупкое тело, закутанное в лохмотья, потеряло равновесие. Он падал. Прямо под копыта первой пары могучих ледяных коней и под страшные, неумолимые колеса черной колесницы.

Время замедлилось до мучительной тягучести. Я увидела широко открытые, полные ужаса и непонимания глаза старика. Увидела, как ближайший стражник вскинул копье, не для помощи, а явно чтобы отшвырнуть помеху или прикончить ее до того, как она коснется королевского пути. Услышала сдавленный вскрик кого-то в толпе. Увидела, как меховой силуэт в колеснице даже не пошевелился, оставаясь безучастным ледяным идолом.

И во мне щелкнуло .

Не мысль. Не решение. Древний, глубинный инстинкт, выдолбленный годами учебы и работы в медицине. Инстинкт спасать. Он пересилил страх. Пересилил предупреждение Эдгара. Пересилил даже инстинкт самосохранения. Мое тело рванулось вперед само . Я выскочила из укрытия, сбивая с ног кого-то рядом, не видя ничего, кроме падающего старика и приближающихся копыт.

— Держись! — крикнула я, но голос сорвался в шепот от ужаса и нехватки воздуха.

Я бросилась вперед, скользя по льду, падая на колено, но уже хватая старика за плечи, за воротник его ветхой одежды. Тянула изо всех сил, отчаянно, чувствуя, как ледяное дыхание коней обжигает лицо, как тень колесницы накрывает нас. Я услышала яростное ржание и грубый окрик стражника. Что-то тяжелое и острое просвистело над головой — наверное, древко копья.

И тут случилось нечто, чего я абсолютно не ожидала. В суматохе, в отчаянной попытке вытащить старика и самой не потерять равновесие на скользком камне, я инстинктивно выбросила руку назад, ища опору. Моя ладонь, не глядя, нащупала что-то твердое, холодное и… движущееся. Я вцепилась в это мертвой хваткой, чтобы удержаться и сильнее дернуть старика.

Моя рука сомкнулась на чьем-то запястье. Запястье было узким, но невероятно сильным под слоем меха. И ледяным . Как будто я схватилась за кусок вечной мерзлоты, обернутый в бархат.

Я ждала боли. Ожидала, что страшный, обжигающий холод ворвется в меня по руке, сожжет кожу, заморозит кровь в жилах. Я ждала крика собственной плоти. Я ждала, что отдерну руку с обмороженными, почерневшими пальцами.

Но… ничего этого не произошло.

Был холод. Да. Пронзительный, глубокий, как погружение в арктический океан. Но он не жёг. Он не причинял боли. Он был… просто холодом. Как прикосновение к металлу на сильном морозе. Неприятно? Да. Шокирующе? Абсолютно. Но не больно. Не разрушительно.

И в этот же миг я почувствовала ответную реакцию. Человек, чье запястье я схватила, вздрогнул. Не просто вздрогнул — его тело напряглось, как тетива лука. Я ощутила это через прикосновение — волну шока , такой интенсивной, что она была почти физической. И… чего-то еще. Мимолетного. Эфемерного. Как будто на долю секунды этот всепоглощающий внутренний холод… дрогнул. Отступил на миллиметр. И на его место хлынуло… облегчение? Избавление от мучительной боли? Оно было таким мимолетным, таким слабым, что я могла принять его за плод своего испуганного воображения. Но оно было .

Я подняла голову.

Мои глаза встретились с его глазами.

Он стоял на подножке черной колесницы, наклонившись вперед, вероятно, когда стражник замахнулся копьем, открыл дверь, чтобы посмотреть получше на происходящее. Или, может, хотел остановить это все. Не важно. Он был здесь. Стоял на подножке, а я опиралась на его руку. Его лицо… Оно было нечеловечески красивым и столь же нечеловечески холодным. Резкие, благородные черты, будто высеченные из мрамора самым взыскательным скульптором. Бледная, почти фарфоровая кожа. Губы — тонкие, сжатые в ледяную складку недовольства и… шока? Но главное — глаза. Они были цвета зимнего неба перед бураном — бледно-серые, почти серебристые, с вкраплениями более темного, как сталь, оттенка. И в них не было ничего. Ни гнева, ни жестокости, которые приписывали ему слухи. Там была пустота. Глухая, бездонная, вечная пустота вечной мерзлоты. Или… нет? В тот миг, когда наши взгляды скрестились, в этой пустоте мелькнула искра. Искра абсолютного, оглушающего непонимания. Искра шока, зеркально отражающего мой собственный. И… что-то еще. Что-то глубоко спрятанное, дикое, почти испуганное. Как будто я не просто коснулась его руки, а ударила по открытой ране. Или… подала спасательный круг в ледяной пучине?

Этот взгляд длился мгновение. Меньше мгновения. Но он врезался в память навсегда.

Потом по моей руке с силой ударили. Я испуганно на автомате разжала свои пальцы. Огромная рука в кованой рукавице схватила меня за плечо и с силой отшвырнула назад, в толпу. Я вскрикнула от боли и неожиданности, споткнулась и упала на спину, на жесткий, холодный камень, прижимая к груди спасенного старика и свою драгоценную книжку. Воздух вырвался из легких.

— Не мешай королевскому пути, южная крыса! Не смей прикасаться к принцу! — проревел надо мной голос стражника. Его забрало было поднято, открывая жестокое, обмороженное лицо. Он занес руку, возможно для удара.

Я зажмурилась, ожидая боли.

Но ее не последовало. Вместо этого раздался голос. Тот самый. Голос, который должен был быть ледяным, бесстрастным. Но он прозвучал… резко. Сдавленно. Как будто говорящему перехватило дыхание.

— Хватит. Едем.

Всего два слова. Произнесенные без повышения тона. Но в них была такая сила приказа, такая ледяная, не терпящая возражений власть, что стражник мгновенно опустил руку, как ошпаренный. Он бросил на меня последний ненавидящий взгляд, плюнул на камни рядом и развернулся.

— Двинулись! — рявкнул он, вскакивая на коня.

Колесница тронулась. Ледяные кони понесли ее вперед. Я лежала на земле, дрожа всем телом, не в силах пошевелиться, прижимая к себе перепуганного, бормочущего что-то невнятное старика. Я смотрела вслед удаляющемуся кортежу. На меховую фигуру в колеснице. Он уже сидел прямо, неподвижно, как и прежде. Но я знала . Я видела. На миг он перестал быть идолом. Он был… человеком. Потрясенным. Шокированным. Раненым?

Толпа начала шевелиться, как бы просыпаясь. Кто-то помог старику подняться. Кто-то пробормотал: «Повезло, старый, что живой».