Солнце уже село, когда я закончила огранку. Кристалл лежал на бархатной подушечке, и в свете магических ламп его грани переливались всеми оттенками синего. Он был прекрасен. И пуст. Пока еще просто красивый камень.

Следующим этапом было создание серебряных нитей. Я расплавила серебро и, используя специальное приспособление из арсенала отца, вытянула его в тончайшие нити — толщиной с человеческий волос, но прочные и гибкие.

Двенадцать нитей. По одной на каждый тип эмоций, которые я планировала улавливать. Страх. Гнев. Горе. Отчаяние. Ненависть. Стыд. Вина. Боль. Тоска. Ярость. Паника. Ужас.

Каждую нить я закрепляла на кристалле в определенной точке, ведя от центра к краю, затем сплетала в сложный узор внутри шара. Это была ювелирная работа, требующая твердой руки и абсолютной точности. Одна ошибка — и вся конструкция станет бесполезной.

Тара сидела рядом, держа лампу так, чтобы свет падал точно на мои руки. Она не говорила, не мешала вопросами. Просто была рядом, и это помогало больше, чем любые слова.

Когда последняя нить была закреплена, я соединила две половины шара, запаяла шов тончайшей струйкой расплавленного серебра. Механическая часть была готова.

Оставалась самая сложная задача — настройка.

Я взяла шар в обе руки. Металл был прохладным, тяжелым, мертвым. Закрыла глаза и начала дышать медленно, ровно, как учила себя в моменты, когда нужно было успокоиться перед важной работой.

И начала вкладывать.

Страх. Я вспомнила то утро, когда Сорен стоял на пороге харчевни. Ледяной ужас, сжимавший сердце тисками. Желание убежать, спрятаться, исчезнуть, стать невидимой. Пульс, колотящийся в висках. Руки, дрожащие так сильно, что я едва держала засов на двери. Я вложила это воспоминание в один из каналов кристалла, но сразу же трансформировала его. Страх превращался в спокойствие. В глубокий вдох после долгой задержки дыхания. В ощущение безопасности, когда понимаешь, что опасность миновала.

Гнев. Я вспомнила Ворта. Его холодные глаза, его угрозы, его самодовольную усмешку, когда он думал, что победил. Ярость, которая вспыхнула во мне тогда, когда он ворвался в мою харчевню в последний раз. Желание стереть эту улыбку с его лица, заставить его почувствовать хоть долю того страха, что он причинил мне. Руки, сжимающиеся в кулаки. Жар, разливающийся по венам. Я вложила эту ярость во второй канал, но тут же преобразовала. Разрушительная сила становилась защитной. Гнев превращался в решимость. В стремление оберегать, а не уничтожать.

Горе. Это было тяжелее всего. Я вспомнила свою прошлую жизнь. Последние годы, когда каждый день был похож на предыдущий. Работа, дом, пустая квартира, одиночество такое глубокое, что оно перестало причинять боль, просто стало фоном существования. Усталость, пропитавшая кости. Ощущение, что жизнь прошла мимо, что все важное осталось в прошлом или так и не случилось. Слезы, которые я не могла заплакать, потому что даже на слезы не хватало сил. Я вложила это воспоминание в третий канал, и почувствовала, как оно начинает трансформироваться. Горе становилось принятием. Пустота наполнялась надеждой. Конец превращался в новое начало.

Так, эмоцию за эмоцией, воспоминание за воспоминанием, я настраивала каждый канал. Отчаяние становилось стойкостью. Ненависть — пониманием. Стыд — прощением. Вина — искуплением. Боль — исцелением. Тоска — покоем. Ярость — силой. Паника — ясностью. Ужас — мужеством.

Не знаю, сколько прошло времени. Может, час. Может, несколько. Я была полностью погружена в процесс, моя воля текла в механизм, насыщая каждую деталь, каждую нить, каждую грань кристалла.

И вдруг шар в моих руках стал теплым.

Я открыла глаза. Кристалл внутри светился мягким, пульсирующим светом. Не ярким, не режущим глаз, а нежным, как свет свечи в темной комнате. Серебряные нити тоже засветились, создавая внутри шара паутину света.

— Богини-матери, — прошептала Тара, и ее голос дрожал от благоговения. — Мей… он живой. Я чувствую его. Он дышит.

Она была права. Механизм обрел нечто большее, чем просто функциональность. Он обрел присутствие. Сознание. Не такое, как у человека или животного. Но нечто свое, уникальное. Словно внутри металлического шара проснулась душа, способная чувствовать чужую боль и превращать ее в утешение.

Я положила «гасителя» на бархатную подушечку и откинулась на спинку стула. Все тело ныло от усталости. Руки дрожали. Голова кружилась. Но внутри было чувство завершенности. Я создала его. От начала до конца. Это было мое творение.

— Пора идти, — сказала Тара, глядя в окно, где уже забрезжил рассвет. — Если мы хотим помочь, нужно выходить сейчас.

Я кивнула, с трудом поднимаясь на ноги.

Мы вышли на рассвете, когда торжище еще спало тревожным сном. Взяли рюкзаки с припасами, фляги с водой, влажные тряпки для лица. «Гасителя» я завернула в мягкую ткань и положила в специальный карман рюкзака, где он был защищен от ударов.

Западная дорога встретила нас мертвой тишиной. Ни птиц, ни зверей, ни даже насекомых. Лес вымер, превратившись в декорацию из застывших деревьев. Воздух становился горячее с каждым шагом. Запах дыма усиливался, превращаясь из легкого намека в удушливую вонь.

Через час мы увидели первые признаки — обугленные листья на земле, хотя деревья вокруг были живыми. Жар стал нестерпимым. Пришлось замотать лица тряпками и поливать их водой каждые несколько минут.

— Близко, — прохрипела Тара, и ее обычно звонкий голос звучал глухо через ткань. — Очень близко.

Я достала «гасителя» и развернула. Шар тут же засветился ярче, откликаясь на близость мощного источника эмоциональной энергии. Пульсация участилась, стала почти лихорадочной.

— Он чувствует, — прошептала я. — Ведет нас.

Я подняла шар на вытянутых руках и начала медленно поворачиваться. В одном направлении свечение становилось ярче. Туда мы и пошли, сойдя с дороги в чащу.

Лес здесь был странным. Деревья стояли нетронутыми, но под ними ничего не росло — ни кустов, ни травы, ни мха. Только голая, обугленная земля, потрескавшаяся от жара. Словно огонь прошел здесь, но не тронул сами стволы, только выжег все живое у корней.

«Гаситель» светился все ярче, тянул вперед, как компас к магнитному полюсу. Я шла за ним почти слепо, доверяя механизму больше, чем собственным глазам, затуманенным дымом и слезами от едкого воздуха.

И вдруг мы вышли на небольшую поляну.

То, что я увидела, выжгло в памяти картину, которую я не смогу забыть никогда.

Разбитая телега лежала на боку, одно колесо медленно крутилось, скрипя. Товары — тюки с тканью, мешки с зерном, деревянные ящики — были разбросаны по поляне, многие разбиты или разорваны. Две лошади лежали в