— Не вздум… Удо!

Оковы — невидимые, крепкие, не идущие ни в какое сравнение с теми, что могла соткать я, — крепко, но не больно стиснули мои запястья. Я не успела опомниться, как оказалась лежащей на спине. Руки были зафиксированы над головой, и мне оставалось только наблюдать, как он медленно поднимается, как свечи загораются по щелчку его пальцев.

— С некоторых пор я всегда выполнял то, что обещал.

Он обошёл кровать, разглядывая меня уже совсем иначе, темно и жадно, и низ живота сладко потянуло.

— Ты мерзавец.

— Зато я честен, — склонившись ближе, но так, чтобы я не могла до него дотянуться, чёртов герцог улыбнулся мне обворожительно и хищно. — А ты очень красивая.

Он говорил это в третий раз за последнее время, но я не успела ему об этом напомнить — Удо не дал мне сказать ни слова, поцеловал так глубоко и властно, что закружилась голова.

От него снова веяло чистой искрящейся силой и таким желанием, что я забыла все слова, которыми хотела его назвать.

— Тебе когда-нибудь было так хорошо, что хотелось кричать? Не с Нэдом точно…

Он спустился к моему животу дорожкой невесомых поцелуев прямо через лёгкую ткань сорочки, и я засмеялась не к месту, но искренне.

— Создатель и все черти! Настоящий герцог меня ревнует!..

Говорить такое было рискованно, но Удо вдруг засмеялся вместе со мной.

— И это не пройдёт вам даром, мадам.

Он резко подался ко мне, отвел мои волосы с лица.

— Знаешь, каково это — хотеть до дрожи, но не сметь коснуться? Быть полностью в чьей-то власти, имея возможность разве что просить? Ты ведь не думала об этом, надевая на меня оковы, правда? Я покажу тебе обратную сторону, Волчица.

Я дёрнулась в бессмысленной попытке освободиться, потому что это было уже чересчур. Слишком хрипло и обещающе звучал голос Удо, непозволительно остро реагировала на него я сама.

Никогда прежде я настолько не теряла контроль, а он обещал обеспечить мне именно это, и…

— Сними с меня эту дрянь немедленно!

Удо засмеялся снова, а потом отстранился, чтобы перебраться в изножье кровати.

Перехватив мою ногу удобнее, он коротко и сухо поцеловал колено, и провёл ладонями вверх по моим бёдрам под подол, с нажимом погладил живот.

— Как прикажешь.

Я не успела ни возмутиться, ни сообразить, а он уже стянул с меня рубашку, оставляя обнажённой, открытой, выставленной перед ним напоказ.

— Твою мать!

Не думая раздеваться сам, Удо с лёгкостью увернулся, когда я попыталась лягнуть его, сжал мою лодыжку сильно, почти до боли.

— Даже не пытайся. Я поймал Чокнутую Ханну. За это, кажется, полагается хорошая награда?

Самодовольства в его тоне было столько, что это могло бы быть смешно.

Могло бы…

Он повторил путь ладони губами — от колена к бедру, по низу живота, а потом одним уверенным движением развёл мои ноги шире.

— Сволочь, — я выдохнула это почти восхищённо, прекращая попытки увернуться и падая на спину.

Тело вспыхнуло мгновенно, кожу под его взглядом покалывало, а лицо отвратительно загорелось от осознания того, что он всё видит. Разглядывает меня так, как никто до него не смел, и видит, что мне хочется не меньше.

Возможно, даже больше, чем ему.

Отвечать Удо не счёл нужным, только склонился, провёл губами по внутренней стороне бедра — сначала легко и нежно, как будто в жесте немого преклонения. Потом уверенно, горячо и влажно, так, что дыхание сбилось снова.

Вторую ногу он неторопливо поглаживал ладонью, не сжимая до синяков, но пресекая саму мысль о том, чтобы попытаться закрыться от него.

— Как давно ты вообще кому-то это позволяла?

Его слова донеслись до меня сквозь пелену, и на секунду вместо жара обдало холодом.

Губы Удо двинулись выше, и я выгнулась под ним с коротким протяжным стоном, который был лучше любого другого ответа.

Вопреки ожиданиям, он очень хорошо знал, что делал, и очень быстро я забыла и о неловкости, и о том, насколько опасно вот так доверяться кому-либо.

Его язык двигался ритмично, очень продуманно — в отличие от меня, он головы не терял, планомерно и продуманно доводя меня до чёрных точек в глазах, до дрожи, до срывающихся один за другим стонов.

— Тебе было хорошо со мной? В те два раза. Скажи, было?

Подведя к самой грани, он отстранился, скользнул губами по другому бедру, там, где до сих пор только гладил.

Я прикусила язык, чтобы не ответить, и зажмурилась, когда по виску скатилась капля пота.

Он явно не был намерен заканчивать быстро, так пусть хоть старается не зря.

Удо не сильно, но прикусил особенно нежную в таком местечке кожу в самый неожиданный момент, заставив коротко вскрикнуть, и начал сначала.

Он никуда не торопился, пробовал менять темп и ритм, лаская то настойчиво и жадно, как будто и правда так сильно этого хотел, то едва ощутимо.

Из последних сил стараясь промолчать, не срываясь на тихий довольный скулеж, я дотянулась, чтобы прикусить собственное предплечье, едва не вывернув скованные руки.

— Нет, нет, нет, мадам Ханна, так не пойдет, — он остановился, широко и влажно лизнул мой живот и двинулся выше. — Сегодня мои правила. Так что, если хочешь стонать, делай это погромче.

От этого горячего шепота прямо в ухо я сама подалась ему навстречу, пытаясь прижаться теснее.

Это было чудовищно. Унизительно. Дико. Но так хорошо, что ладони в самом деле начинали гореть от желания коснуться его в ответ и просто дать все, что он захочет.

Тем временем Удо сдвинул подушку так, чтобы мне было не во что вцепиться, затыкая себе рот, и сжал грудь сильно, почти грубо. Откровенно собственнически потерся щекой о пылающую кожу на ребрах.

Я дёрнулась, кусая губы, понимая, что не смогу сбросить с себя его оковы, а упрямство моё стремительно заканчивается. Слишком большим искушением было подчиниться ему окончательно и во всем. Хотя бы на сегодня.

Его член прижимался ко мне ровно там, где нужно, горячий и твёрдый, и я нетерпеливо стиснула бёдра Удо коленями, уже настаивая, но пока не вслух.

Судя по горячему и частому дыханию, он тоже уже почти дошел до предела, и сейчас был самый подходящий момент, чтобы увлечь его, заставить забыть, о чем он спрашивал и чего хотел. О том, что только мог разглядеть.

— Давай. Вставь мне.

Вместо того, чтобы послушаться, он замер, как взявшая