Я рванулась к двери.

Но двое схватили меня сзади.

За руки. За волосы. За шею.

— Тварь! — прорычал раненый, сжимая мою шею. — Сейчас я тебе покажу, что делают с такими, как ты!

Он взял меня за горло и потащил в спальню генерала.

— Мы ведь по-хорошему предлагали! — слышала я голоса.

Кровать — широкая, чёрная, с бархатными покрывалами.

Та самая, на которой он, наверное, обнимал сотню женщин.

Та, где он, может, даже мечтал обо мне.

Меня бросили на неё, как мешок с песком.

— Держите её! — крикнул один, стягивая с себя мундир. Бляшка украшенного драгоценностями ремня уже была расстёгнута.

Я брыкалась.

Пиналась.

Кричала — но голос глушит страх.

Остатки платья рвались.

Пуговицы летели.

На шее — синяк от его пальцев.

Подонок навис надо мной, хрипло дыша:

— Не бойся… Больно будет только в первый раз. А потом… ты ещё поблагодаришь.

Я сжала гвоздь так, что остриё впилось в ладонь.

Кровь потекла по запястью.

Горячая. Живая.

Но я не плакала.

Потому что знала: слёзы — это то, что они хотят увидеть.

А я не дам им этого. Пока у меня есть силы брыкаться, я буду! Я не дамся!

Я смотрела в потолок — на герб Моравиа, вытканный в балдахине.

На дракона, обвивающего три луны.

На символ того, кто дал мне кров… и теперь молчит.

«Ты будешь счастлива, я обещаю…» — вспомнился голос лошадки.

Ложь.

Всё было ложью.

Один из тех, кто держал меня, пока третий раздевался, прижал губы к моему уху и прошипел: “Не бойся… Эллинер сказал — делайте, что хотите…”

Глава 62

Мир рухнул в один вдох.

Я не кричала. Крик застыл где-то глубоко — в груди, в горле, в том самом месте, где живёт дыхание.

Я дралась.

Вырывалась.

Царапалась.

Вонзала ногти в руки, рвала ткань, кусала губы до крови, лишь бы не дать им того, что они хотели.

Лишь бы не стать ещё одним обрывком их памяти.

Ещё одной «шледи», которая «сначала царапалась, а потом просила ещё».

Но я бы не просила. Мне проще было бы умереть.

Подонок навалился на меня — тяжёлый, пьяный, с дыханием, отравленным вином и похотью. Его пальцы впивались в мои плечи, будто хотели вогнать меня в саму кровать, в матрас, в тень, утопить в грязи своих мыслей и желаний.

И вдруг — грохот.

Не просто стук.

Не просто скрип двери.

А взрыв.

Дверь вылетела из петель.

Дерево разлетелось в щепки.

Воздух вздрогнул от нечеловеческой ярости.

Тело, что давило меня к шелковым простыням, взвилось в воздух — не поднятое, а вырванное, как сорняк из земли, безжалостно, с такой силой, что я почувствовала, как ветер хлестнул по щекам.

Эллинер стоял посреди комнаты, как ураган, сорвавшийся с цепи.

Его грудь вздымалась. Изо рта вырывался пар, будто он уже не дышал воздухом, а сжигал его изнутри.

Его глаза — две щели, вертикальные, как у хищника в ночи. Кожа на скулах натянулась, и сквозь неё проступила чешуя — тёмная, почти чёрная. Не узор. Не иллюзия. Настоящая. Живая.

— Ты сказал… что? — прошипел подонку, которого держал за горло.

Мерзавец задыхался, брыкался, но не мог вырваться. Его ноги болтались над полом.

— Эллинер, подожди, это шутка! Просто игра! Мы же… — начал он, но не договорил.

Генерал бросил его.

Не в дверь. Не на пол.

В окно.

Стекло разлетелось в брызги, как лёд под копытом.

Осколки сверкнули в свете люстры.

Крик оборвался на полуслове.

Тишина.

Секунда.

Другая.

Двое дружков, не сговариваясь, бросились к двери.

Без криков. Без попыток оправдаться. Просто — побежали, как крысы. Им не хотелось ждать своей очереди.

И снова тишина.

Она накрыла комнату тяжелым покрывалом. Только снег шуршал за окном, да дыхание генерала — рваное, звериное, будто он сдерживал пламя ярости в груди.

Я видела, как в спальню врывался снег.

Холодный, белый, невинный.

Как стоит посреди комнаты разъяренное чудовище. Горячий пар его дыхания смешивался с ледяным ветром улицы.

Эллинер не бросился в погоню.

Но я чувствовала, что он убьет их.

Не сейчас. Позже.

И я никогда не узнаю, как и где это произошло.

Генерал сделал шаг в мою сторону. Потом ещё один.

Тяжело опустился на край кровати, будто его ноги отказывались держать вес собственной ярости.

Его рука — дрожащая, с когтями — медленно потянулась к моему плечу.

Я не отстранилась, глядя на чудовищные когти.

Не могла.

В тот момент, когда рука коснулась моего плеча, она стала человеческой.

Пальцы коснулись разорванной ткани осторожно, почти благоговейно — как будто боялся, что я рассыплюсь, если он двинется слишком резко.

— Дита… — выдохнул он.

Имени хватило.

В следующее мгновенье он сорвал меня с постели, прижал к себе так, будто хочет вдавить в свою плоть, спрятать в рёбрах, где я стану частью его сердца — и тогда никто, никто, даже он сам, не посмеет дотронуться до меня.

Я чувствовала, как дрожит его горячее тело.

Не от холода.

От ярости, которую он загнал внутрь, чтобы не пугать меня.

Я прижала ладонь к его груди — и почувствовала, как под кожей бушует жар.

Как будто в нём — целый вулкан, который он сдерживает ради меня.

Снег врывался в комнату, цеплялся за расстёгнутый алый мундир, таял на его чешуйчатых скулах и растрёпанных волосах.

Я чувствовала, как его сердце колотится под моей щекой — быстрое, горячее, почти звериное.

Эллинер сделал вдох и закрыл глаза. Словно пытался погасить собственное пламя усилием воли.

Ещё один вдох.

И на меня смотрели глаза не зверя. Человека.

Узоры на скулах исчезали с каждым глубоким вдохом.

Я чувствовала, как под пальцами