взгляд. Его холодные, отстранённые глаза смотрели прямо на меня, словно он видел насквозь все мои мысли и чувства.
И в этот момент я сорвалась!
— Вы меня не остановили! — выкрикнула я, мой голос дрожал от негодования и боли. — Почему? Вы могли сказать: «Там никого нет!». Вы могли схватить меня! Вы могли… — я запнулась, чувствуя, как слёзы подступают к глазам, — вы могли поверить!
Агостон не изменился в лице. Его губы остались плотно сжаты, а взгляд оставался холодным и проницательным. Он медленно, словно обдумывая каждое слово, произнёс:
— А вы хотели, чтобы я остановил? Или вы хотели, чтобы я тоже поверил в призраков?
Глава 5
Я не ответила. Только стояла промокшая, дрожащая, с разбитым сердцем. В его словах была правда, но от этого мне становилось только больнее. Я открыла рот, чтобы что-то сказать, но слова застряли в горле.
— Идёмте, — его голос прозвучал спокойно, но в нём чувствовалась скрытая угроза. — Вам нельзя простудиться. Вам ещё мне мстить.
Дворецкий появился, как тень. Он подошёл ко мне и аккуратно накинул на мои плечи тяжёлый бархатный плащ. Его прикосновение было тёплым и успокаивающим, а запах камфары и старого дерева напомнил мне, что где-то есть тепло потрескивающего камина и уют.
— Спасибо, — прошептала я, не поднимая глаз.
— Всегда к вашим услугам, миледи, — ответил дворецкий Харгривз с лёгкой улыбкой.
Я почувствовала, как тепло плаща окутывает меня, и на мгновение мне стало легче. Но я знала, что это всего лишь иллюзия. Боль в сердце никуда не исчезла, и я понимала, что мне ещё предстоит многое пережить.
Я послушно пошла. Не потому что поверила. Не потому что сдалась. А потому что поняла, что уже поздно. Если кто-то хотел скрыться, то он уже далеко.
Но если это — мой муж? Что, если чудеса всё-таки случаются? Почему тогда он скрывается? Почему он не ворвался во время свадьбы, не сказал: *«Остановите свадьбу! Я жив!»*?
И мысли об этом были страшнее, чем тень в тумане. Я не боялась призраков. В поместье, где я жила, была парочка привидений. Безобидных и жалких. Дама на лестнице, которую я мысленно прозвала *«Тётя Лифт»*, потому как она спускалась и поднималась со слезами на глазах. И *«Дядя Слон»*. Этого призрака я видела мельком. Он только и делал, что ходил по ночам по коридору и топал.
— Те, кого мы хороним, иногда возвращаются, — прозвучал тихий, почти неслышный шёпот, словно призрачный ветер сквозь листву. Я обернулась.
Тётушка Маргарет стояла возле кареты с зонтиком, в чёрном, с лицом, застывшим в вечном трауре. Она носила этот траур по мужу уже лет двадцать. Носила с такой гордостью и упоением, словно это было её единственное достижение в жизни. Утирая слёзы платочком, она могла часами рассказывать о супруге. Я поначалу ей внимала, но потом, когда мне сказали, что знакомы они были всего неделю, её душевные рассказы перешли в категорию художественной литературы.
Её голос был не зловещим, а холодно-спокойным, как приговор, который давно подписан.
— Вы страдаете, Элис? — спросила она. — Для мёртвых важно, чтобы мы по ним страдали!
— Для мёртвых важно, что мы хорошо кушали, не спешили к ним навстречу и регулярно носили цветы на их могилу! А теперь пустите, тётушка, — с усмешкой заметил Агостон.
Я не ответила. Только пошла дальше.
С плащом на плечах. С холодом в груди.
Я почувствовала, как тепло плаща окутывает меня, и на мгновение мне стало легче. Но я знала, что это всего лишь иллюзия. Боль в сердце никуда не исчезла, и я понимала, что мне ещё предстоит многое пережить.
Я поднялась в свои покои, словно измученная призраками прошлого. Дверь за мной закрылась с глухим, почти зловещим звуком, отрезав меня от внешнего мира. Мои шаги эхом раздавались по просторному коридору, пока я не достигла своей комнаты.
Бросилась на кровать, не снимая мокрого платья.
Войдя внутрь, я не стала тратить время на свет или порядок. Бросилась на кровать, не снимая мокрого платья, которое прилипло к коже, как холодная, тяжёлая пелена. Я рухнула на подушки, но не смогла уснуть. Закрыла глаза, пытаясь убедить себя в чём-то, что звучало абсурдно даже для меня:
«Ты видела тень. Ты бежала за воспоминанием. Возможно, это был лишь плод твоего воображения, ведь ты сошла с ума на этой свадьбе. И это нормально».
В голове крутилась одна мысль, как навязчивый мотив: *«А вдруг он жив?»* Мысль была безумной, но она не давала мне покоя. Я знала, что он мёртв, но сердце отказывалось верить.
Но сон не шёл. Каждый шорох в саду казался шагами.
Каждый порыв ветра — словно кто-то шепчет моё имя.
Я лежала, не в силах пошевелиться.
В голове — только одна мысль:
«А вдруг он жив?»
И вдруг — музыка.
Тихая.
Медленная.
Знакомая до боли.
Глава 6
Мелодия, которую Анталь играл мне в первый вечер в этом особняке. Та самая мелодия, что начиналась с трёх нот, как стук в дверь, а потом переходила в нечто тёплое, грустное, обещающее.
Я резко села на кровати, сердце замерло, как будто остановилось. Я замерла, прислушиваясь, пытаясь понять, не показалось ли мне. Но нет, музыка звучала отчётливо. Она была такой нежной и печальной, что я не могла не поддаться её чарам.
Я встала с кровати и, не задумываясь, направилась к окну. Луна освещала сад, но я не видела ничего, кроме теней и тишины. Музыка становилась всё громче, она словно звала меня куда-то. Я сделала шаг вперёд, потом ещё один, пока не оказалась на пороге комнаты.
Этот рояль не открывали с момента смерти хозяина. После его смерти никто не прикасался к нему.
Харгривз каждый день вытирал пыль со всех поверхностей — с портретов, с книг, с фарфора — но перед роялем он останавливался. Пыль на рояле могла расслабиться и не бояться. Её никто убирать не собирался. Только заботливая рука Харгривза покрывала его чёрным бархатом, как будто касаться полированного дерева — значит осквернить память.
А теперь — он играл.
Я почувствовала, как в груди вспыхивает гнев.
Кто посмел? Кто осмелился нарушить покой чужого инструмента? Кто тронул то, что принадлежало только ему?
«А что если это он?» — дрогнуло сердце.
Босиком, дрожа от холодного сквозняка, я спустилась