Он смотрел на меня не как на жену.

Он смотрел как на чудовище.

— Полюбуйся, что ты сделала, — произнёс он тихо. Так тихо, что боль в этих словах была острее любого крика. — Ты изувечила моего сына. Я даже тварью не могу после этого назвать. Ты в сто раз хуже.

И он бережно понёс ребёнка наверх.

Я услышала их голоса сквозь потолок — приглушённые, но отчётливые, как иглы под кожей. Слышала их шаги.

— …Он так обрадовался подарку, — говорила Женна, и в её голосе дрожали слёзы. — Спросил: «Кто такая тётя Альгейда?» Я сказала: «Самая добрая тётя на свете. Она живёт с папой. И скоро мы поедем к ним в гости»… А потом… Потом — вспышка. Крик. Огонь… Я так испугалась, но сразу бросилась к нему…

Альбин что-то пробормотал. Глухо. Словно его душу тоже обожгло.

— Ты — герой, Женна, — услышала я. — Я так тебе благодарен за твою смелость. Как представлю, что было бы, если бы тебя не было рядом с ним…

— …Глазки… Хоть бы он смог видеть… — всхлипнула Женна. — Доктор сказал — пока не ясно… Но если бы вы были рядом с самого начала… Если бы он знал вас как семью… Такого бы не случилось…

Она не обвиняла.

Она строила.

Кирпич за кирпичом — стены вины вокруг него. Я чувствовала это в каждом её слове. Женским чутьём.

И это чутьё меня ни разу не подводило.

И вот мой муж, раздавленный горем, принимал каждый кирпич новой правды как истину.

Я закрыла глаза.

«Дурак», — прошептала я, понимая, что всё — не случайность.

Сначала — ребёнок переезжает сюда. Потом отец, мучимый чувством вины. Ещё немного, и «ах, как я был слеп! Как я не замечал, что рядом со мной такая женщина, как вы, Женна!».

Я мало знала об этой истории. Он ведь сам говорил: «Она умерла, не дождавшись, пока отец одобрит наш брак… Папа был против. Они слишком бедны».

А я верила — верила, что его прошлое не угрожает нашему будущему. Глупая. Наивная. Я даже радовалась и гордилась, что он — не как другие аристократы. Что не бросил ребёнка…

Мне казалось, что я готова сердцем принять чужого малыша. И была бы не прочь, чтобы он жил с нами. Но муж сказал, что не стоит. Пусть всё остаётся так, как есть. А у нас будут свои дети. Обязательно будут.

А сейчас я всем сердцем молила о чуде.

Чтобы вдруг…

Я не знаю как…

…Но чтобы Альбин увидел правду.

Что я никогда бы не причинила вред ребёнку.

На секунду я застыла в этой мечте, в этой фантазии, разбуженной жаждой справедливости.

Я представила, как муж вдруг ворвался в комнату и замер. Посмотрел на гвоздь. На моё ухо. На мои слёзы. И в его глазах — не гнев, а ужас.

«Боги… Что я наделал?» — шепчет он, падая на колени прямо передо мной. Его руки дрожат, когда он тянется к гвоздю, но не смеет коснуться.

«Прости… Прости меня… Я сошёл с ума… Я поверил… Я был глуп…»

«Ты не виновата. Я… Я сам убил всё, что любил».

Он плачет. Настоящие слёзы. Не для зрителей. Для меня.

«Умоляю… Скажи, что ещё не поздно…»

Я не отвечаю.

Потому что в этой мечте я имею право молчать.

Потому что он должен молить о прощении.

За свою ошибку.

За свою жестокость.

— Не уходи, — умоляет Альбин. — Пожалуйста… Я всё исправлю. Я прогоню её. Я верну тебя. Я…

Но я уже поворачиваюсь к двери.

И он падает на пол, цепляясь за подол моего платья цвета зимней розы.

— Ты же любишь меня! — кричит он, и голос его ломается, как ветка под снегом.

Я останавливаюсь.

Смотрю на него в последний раз.

И говорю тихо, чётко, без злобы:

— Любила. До того, как ты прибил меня к камину.

А потом ухожу.

На пару секунд эта фантазия смогла унять внутреннюю боль. Погасить пламя несправедливости и ярость от бессилия что-то доказать.

Но вот я открыла глаза.

В комнате стало темно.

Свечи догорели.

Только часы продолжали своё безжалостное: тик-так, тик-так.

Мне хотелось рвануть ухо.

Прямо сейчас.

Вырваться. Упасть. Закричать. Убежать.

Но что-то внутри сжалось — от страха перед болью. Я не знала, насколько она будет сильной. И мне казалось, что она будет просто невыносимой.

Я глубоко вдохнула.

Боль в ухе пульсировала, как второе сердце.

Слёзы катились по щекам — тихо, беззвучно.

Но спина моя оставалась прямой.

Как изощренно! Как жестоко! Я бы в жизни до такого не додумалась! Честно!

Нет.

Я не сдамся.

Никогда.

Пусть думают, что я сломлена.

Пусть верят, что я виновна.

Пока я стою — я не побеждена.

Боль еще не победила.

И я сейчас соберусь с силами и дёрну головой. Только так я смогу закончить эту пытку.

Где-то наверху Женна снова заплакала.

Альбин прошептал: «Всё будет хорошо… »

Но я знала: ничего уже не будет хорошо.

У меня точно.

— Давай, — прошептала я себе, стиснув зубы. — Просто сильно-сильно дёрни головой. Один раз. Да, будет больно. Но потом станет легче. Ты должна! Один раз… На счёт три!

Я упёрлась дрожащими руками в каминную полку.

Раз…

Пальцы впились в дуб.

Два…

Мышцы шеи напряглись, как тетива.

Глава 3

— Три…

Слово уже дрожало на губах, готовое вырваться вместе с криком, с кровью, с разрывом плоти, но…

… дверь скрипнула.

Не так, как раньше — не бурей, не ударом, не угрозой.

Тихо. Почти по-домашнему. Так тихо, что я сначала подумала — это шорох теней. Или бред от боли.

Я не обернулась. Не смела. Даже дыхание затаила.

Шаги — мягкие, осторожные, будто боялись разбудить боль.

И вдруг — прикосновение.

Мягкая ладонь в белой перчатке легла на моё плечо.

— Мистер Брукс, — прошептала я, словно пытаясь доказать себе, что