— Липочка? — удивленно-елейно пропела женщина, поворачиваясь ко мне. Молодая, лет тридцати, в добротном длинном платье, с увесистой ниткой жемчуга на шее. Глаза в глаза я встретилась с той, кто смотрела на меня в толще воды. — А вот за Евгеничкой от купца Обрыдлова приехали. За него тысячу целковых дают, мы на тебя поистратились, — прибавила она все так же приторно, но улыбка походила на оскал.

Я выпрямилась, прижала малыша сильнее. Тонкие детские ручонки, обхватившие мою ногу, и биение крохотного сердечка превратили меня в берсерка.

Да кто бы ты ни была.

— Ты что же, вешалка помойная, ребенком как телком торговать вздумала? — прошипела я, мигом вспоминая лексикон своего рыночного окружения от продавцов и покупателей до крышевавшей нас «братвы». В комнату вбежала полненькая женщина средних лет и ахнула, чуть не сползая по стене. — А если я тебе твой ошейник потуже затяну?

А у бородатого мужика, оказывается, глаза имеются, вон как вылупил.

— Липочка! — хватая воздух, как вытащенная из воды рыба, проговорила женщина в жемчугах, не сводя с меня взгляд. — Домна, нехорошо барыне, кликни Евграфа сюда.

Домна от испуга не пошевелилась.

— Мама, — просяще всхлипнул малыш.

Да кто бы я ни была!

Я так и стояла в дверях, и справа от меня тряс рыжими огоньками подсвечник, достаточно было руку протянуть.

— Проломлю башку любому, кто приблизится, — пригрозила я уверенно, стискивая тяжелый металл. Одна свеча упала на отполированный деревянный пол — может, и займется тут все, главное, мне не стоять слишком близко. И, пока я была хозяйкой ситуации, приказала: — Домна, беги за городовым.

Глава вторая

Мужик в треухе очнулся первым. Он почесал бороду и махнул когтистой пятерней прямо перед носом остолбеневшей женщины, будто собирался выцарапать ей глаза. Домна в полуобмороке подпирала стену и беззвучно шевелила губами, а огонек свечи опасно приплясывал на полу, и я, обняв малыша, предусмотрительно сделала вместе с ним шаг в сторону. Подсвечник я не выпустила.

— Вы, Лариса Сергеевна, не с тряпичниками, а с серьезными людьми разговоры ведете, — мужик еще раз полоснул рукой перед лицом женщины и пожевал мясистыми, масляными губами. Борода его запрыгала. Лариса всхлипнула и, не отрываясь, смотрела на меня. — Говорили, мальчишка в мать послушный да покладистый, а такого добра нам даром не надо, что там за тысячу целковых. Я так Пахому Провичу и передам — с вами, Мазуровыми, дела впредь иметь — дурь.

Ощутимо запахло паленым, и Домна на деревянных ногах, заливаясь слезами, от страха, возможно, передо мной, приблизилась к горящей свече и стала затаптывать ее ногой в потертой туфле, задрав юбку до щиколоток. Мужика в треухе оголенные женские ноги поразили сильнее и неприятнее, чем моя выходка, он с перекошенным лицом приложил ладонь ко лбу, затем к груди и пробормотал что-то неразборчивое.

— Зачем вам был нужен мой ребенок? — спросила я и, видя, что акт устрашения удался и сделка сорвана, отпихнула Домну и поставила подсвечник обратно.

— Послушный мальчишка всегда сгодится, — немедленно отозвался мужик, выделив слово «послушный». — В рассыльные али по дому. А потом и на приказчика выучится. Пахом Прович третий раз женат, а все бездетен. Кому дела-то передавать? Бывайте да здравствуйте, матушка Лариса Сергеевна. Боле так не чудите.

Он развернулся и вышел, надсадно пыхтя. Домна, успевшая упасть на колени и теперь оттиравшая рукавом платья жженое пятно на полу, протяжно и громко ахнула, вскочила и, уже открыто заходясь рыданиями, выбежала вслед за мужиком. Туфли ее, наверное, просили каши, иначе что бы так звучно захлопало по деревянным полам.

Лариса глубоко и шумно вздохнула, я, не теряя ее из виду, присела на корточки перед малышом. Евгеничка. Евгений, Женя. Своей новой, незнакомой, не слишком чистой и нежной рукой я бережно, почти не касаясь, провела по его зареванной щечке.

— Запомни, мама никогда и никому не даст тебя в обиду.

— Что ты, окаянная, творишь! — простонала Лариса, театрально заламывая руки, и мне показалось, что она избрала новую тактику, понимая, что подсвечник от меня стоит не так далеко. — Купцу Обрыдлову мы три тысячи должны.

Мне какая печаль твои долги? Малыш мне улыбнулся — свет померк от доверчивости в синих детских глазах.

— Ты же согласна была, Липа! — продолжала Лариса, и голос ее с каждым словом становился выше и приобретал истерический тон. — Вчера руки мне целовала!

Вот это вряд ли.

— С Макаром Саввичем все оговорено! Нужна ты ему с приплодом? Обрыдлов по всему городу сплетни растащит, что ты будешь за жена! — Лариса топнула, сорвалась на визг, малыш вздрогнул, сжался, губки его затряслись, он закрылся ручками, и, к своему ужасу, я осознала, что эта дрянь его била.

Истеричная тварь, торговка детьми, жуликоватая прощелыга, поднимала руку на четырехлетнего ребенка, а я… — его мать? Кто бы я ни была! — я ей позволяла.

— Нет-нет-нет, — зашептала я быстро, рискуя еще пуще напугать Женечку своей плохо контролируемой злобой. На себя, на Ларису, на все, что произошло и о чем я пока не знала. — Помни, что я тебе сказала. Никогда я не позволю тебя обидеть.

Я поднялась, задвинула малыша себе за спину. Не самое благоразумное поведение по отношению к нему, но сейчас грянет буря.

Лариса почувствовала мое замешательство, а быть может, она знала прекрасно, что мой кратковременный взбрык пресекается криком и оплеухами. Ей, вероятно, было что терять. Какие-то далеко идущие планы я поломала. Часть этих планов, по всему судя, касалась меня.

— У тебя за душой ничего, кроме твоих заморышей! — выкрикнула Лариса. — Думала, останешься свободной да богатой? Ходят слухи, что ты брата извела, вошь ничтожная, так и я могу вспомнить кое-что! Не хочешь, чтобы я донесла на тебя — возьмешь пащенка, в ноги Обрыдлову упадешь, умолять будешь, и чтобы с оборвышем своим и без тысячи домой не возвращалась!

Она осмелела, наступала на меня, брызгая от гнева слюной, а я выжидала. Сейчас последует пощечина, или я за столько лет вообще не научилась разбираться в людях. Лариса на голову выше меня, и чувство странное — я словно ребенок сама, мне будто двенадцать лет. С высоты моих оставшихся где-то там ста семидесяти пяти сантиметров смотреть свысока на мир проще.

Бить сильно, без замаха, внезапно, я