— Я приведу себя в порядок с дороги, а потом мы поужинаем, и ты всё мне расскажешь, — когда он заговорил, я подняла на него глаза, потому что это был другой барон Монтейн.

Глядя на этого человека, я готова была поверить и в кровь на его руках, и в мрачную неизбежность, которую он мог принести с собой. Такой и правда добьётся всего, что посчитает нужным, и сопротивляться ему заведомо бесполезно.

Встретившись со мной взглядом, он, очевидно, понял это, потому что наклонился немного неловко и, взяв меня за подбородок, быстро и требовательно поцеловал. Стремительно и почти грубо разомкнул мои губы кончиком языка, по-хозяйски запустил пальцы мне в волосы, пока я неловко пыталась отвечать, едва не умирая от растерянности, стыда и желания.

— Если ты не заговоришь сама, мы продолжим. И лучше тебе заговорить, Мелания, потому что всё то же самое я предпочёл бы делать без спешки и с гораздо большей радостью. Но твоё молчание нас от этого отделяет.

Не дожидаясь от меня ответа, не позволив мне даже толком осознать услышанное, он резко выпрямился и ушёл, почти сбежал, оставив меня сидеть на чужой террасе с пылающим лицом и звенящей пустотой в душе и в мыслях.

Глава 11

Когда я, наконец, смогла подняться и выбраться на дорогу, солнце уже начало клониться к закату.

Я не знала, как долго просидела там, в тени чужого мёртвого дома, не могла вспомнить, о чём думала всё это время.

Проходя через пустую деревню на негнущихся ногах, я знала только одно: что-то во мне сломалось.

После того, что сделал Монтейн, я не чувствовала себя ни униженной, ни осквернённой. Напротив, такая запредельная близость была воспринята мною как должное, как нечто, что рано или поздно должно́ было произойти.

Однако именно из-за неё моё понимание мира сместилось, накренилось, и, как бы я ни старалась, уже не могло остаться прежним.

Лишив меня воли, в буквальном смысле приперев к стенке, он как будто снял с моей души тяжёлый груз. Подарил шанс оправдаться перед само́й собой за эту немыслимую слабость — желание если не пожаловаться кому-то, то просто рассказать.

Даже если этот разговор станет нашим последним, теперь я могла поддаться его угрозам, сдаться перед постыдной неизвестностью и перестать молчать.

Добравшись до нашего — шутка ли! — дома, Вильгельма я увидела возле колодца. Он стоял, наклонившись над бадьёй с холодной водой, по пояс голый, и умывался, с силой растирая руками лицо.

Его рубашка была небрежно брошена на каменный бортик — он явно намеревался надеть её, закончив.

Я остановилась в нескольких шагах, волей-неволей на него заглядевшись.

Мужское тело никогда не вызывало во мне ни большого интереса, ни большого восторга. Ни одна предоставлявшаяся мне прежде возможность рассмотреть его поближе не стоила той цены, которую пришлось бы за нее заплатить.

Но Монтейн, черт его побери, был хорош.

Понимая, что он наверняка почувствовал моё присутствие, я, не узнавая себя, продолжала стоять и смотреть, скользнула взглядом по крепким твёрдым мышцам, по изогнутой шее и узким бёдрам.

То, что просыпалось во мне само́й в процессе этого непристойного разглядывания, не было похоже ни на что, испытанное мною прежде. Ни на силу, ни на страх, ни на пугающее меня своей мощью желание.

Доведись мне подбирать определение этому ощущению, я бы остановилась на слове «тяга». Непреодолимая, необратимая, тёмная. Как будто, коснувшись его единожды, я уже не могла оторваться и не хотела даже пытаться понимать, я ли это была, или то, что поселилось во мне, теперь льнуло к нему в надежде на союз и мир.

Барон выплеснул воду на землю, и я неслышно подошла к нему сзади, крепко прижалась к спине, обвив его руками, и поцеловала под лопаткой.

— Я целовалась только с Эрваном. Дважды. Он тогда ещё не был таким и казался мне подходящим. Чтобы попробовать.

Монтейн замер, будто окаменел.

А потом накрыл ладонями мои сцепленные на его животе руки, погладил запястья так медленно и ласково, что я зажмурилась, боясь разрыдаться.

Он правильно сделал, что не стал мне отвечать.

— Я всё тебе расскажу. Только давай сначала поедим и…

Я потёрлась лбом о его спину, а он сжал мои руки сильнее, переплел наши пальцы и спросил так, словно это было самым важным на свете:

— Я приготовлю. Посидишь со мной?

Теперь сквозь навернувшиеся слёзы мне захотелось рассмеяться, и, коснувшись его кожи губами ещё раз, я заставила себя поднять голову.

— Ты ведь понимаешь, что услышанное тебе не понравится?

Барон хмыкнул и продолжил гладить мои руки, пока я таращилась ему в затылок. Всё же он был выше меня, хотя и ненамного.

— Мне не нравится превращать мертвецов в пыль, Мелли. Это ничего не значит, если так нужно.

В первое мгновение я не поняла, о чём он, а когда вспомнила, сделала шаг назад.

— Каких мертвецов? — голос всё-таки дрогнул, хотя я и дала себе слово не трястись.

Вильгельм обернулся.

В его взгляде больше не было ни настороженности, ни тьмы, ни опасности для меня, но мне все равно захотелось трусливо закрыть глаза.

— Ты что, туда вернулся?

— Разумеется, нет. Я сделал всё сразу, — кривовато усмехнувшись, он потянулся за рубашкой, надел её быстрым и очень красивым движением. — Люди имеют свойство появляться там, где им не рады. И подозрение в этом не должно́ было пасть на тебя. Мы недостаточно далеко отъехали. Они ведь не первые, кого ты убила?

Глядя на то, как он расправляет, но даже не пытается завязать ворот, я почти перестала дышать.

— Ты так спокойно об этом говоришь.

— Это не первые обезображенные колдовством тела, которые я увидел, — Вильгельм шагнул ко мне, а я малодушно прикрыла глаза.

Воспоминания о том, как я убивала их и не испытывала при этом ни сожаления, ни отвращения, накрыли волной, и мне почти захотелось, чтобы барон меня ударил. Или заговорил со мной так, как во все времена полагалось разговаривать с убийцами.

— Так что? Скольких ты успела убить, Мелли? — он положил ладонь мне на лицо так бережно, что мне пришлось на него посмотреть.

Лучше было ответить сразу, потому что, если и эту правду он начнёт у меня выпытывать…

Я слишком боялась того, что может случиться, если я забудусь и перестану контролировать себя.

— Четырёх овец. Мне так их жалко… А тех двоих — нет.

— Значит, с тобой всё хорошо, — он непонятно чему