— Мама дорогая, — выдохнула я, садясь на пол. Йорик переполз ко мне и уткнулся мордой в колени. — Это… это как центр управления полетом для всего этого бардака?

Редис не ответил. Он вцепился в кристалл, и его лицо светилось изнутри мягким светом. Казалось, даже тени под его глазами стали меньше.

Мы сидели молча в этом маленьком оазисе спокойствия, чувствуя тихое, ритмичное биение энергии под пальцами и слушая размеренное тиканье часов из библиотеки. Хаос бушевал по всему поместью, но здесь, возле странного пульсирующего источника, царил порядок. И кажется, начинало прорастать что-то еще. Что-то очень хрупкое…

И еще мне показалось, что рога на голове зеленоглазого брюнета стали меньше. Но это, наверное, от усталости. Чего только ни померещится, если наубираться до кругов перед глазами.

— Не спи на полу, — пробурчала я, когда мы вернулись в холл. Веки хотелось придержать пальцами, чтоб не закрывались сами собой. А еще хотелось то ли разогнать, то ли прояснить повисшую между нами неловкость. Что может быть надежнее для этого, чем бытовуха? — Кстати, вся твоя одежда, которую мы вчера стирали, уже высохла и даже пахнет садовой свежестью.

Черт, задумчиво доедавший принесенное с кухни холодное рагу, поднял на меня зеленые глаза и пожал плечами:

— Не с тобой же мне спать. Это неуместно.

— Мужчины… — устало усмехнулась я. — Беспомощные существа, даже если рога отрастили. Оглянись вокруг, несчастье редисочное, разве тут всего один диван? Только за сегодняшний день еще парочку откопали и выскребли. К тому же нам прислали еще один комплект постельного белья.

— Почему ты зовешь меня «Редисом»? — спросил он после долгой паузы, во время которой оглядывал холл такими глазами, будто только заметил перемены.

— Потому что когда я тебя нашла, ты был похож на сушеную редиску, — откровенно призналась я. — Пришлось замачивать. Как в старинной рекламе, знаешь? «Просто добавь воды!»

— Пф! — Черт перестал наконец походить на сомнамбулу. Глаза сверкнули знакомым раздражением и упрямством. Я облегченно выдохнула. Хоть на себя стал похож, а то мне от его пришибленного вида было не по себе. — Я не просил!

— Только скрипел, — согласилась я. — Так жалобно!

— Не придумывай!

— Йорик, скажи!

— Ряф?

— Вы наглые, невыносимые, бесцеремонные существа, которые ворвались в мой дом, чтобы…

— Правильно, чтобы навести тут порядок. Пошли спать, несчастье рогатое. Вон, видишь в том углу? Отличный парный диван. Чур, одеяло в пододеяльник ты сам будешь запихивать!

— Хорошо, — посверкав зелеными глазищами, смирился черт. — Но мне нужна ширма.

— Да ладно, чего я там не видела?

— Ты!.. Ты нарочно дразнишь и выводишь из себя?!

— Догадливый. Просто когда ты зависаешь в меланхолии, я начинаю опасаться, что усохнешь обратно. И что? Опять тебя в кастрюле замачивать?!

Глава 18

Утро началось с грохота. Не метафорического, а самого настоящего. Я проснулась от звука падающего стула и яростного ворчания Йорика. Открыв глаза, увидела картину маслом: «Утро в поместье Торнвуд, или Рогатый в атаке».

Редис стоял посреди расчищенного холла, и его лицо было искажено такой дикой яростью, что я невольно поджала ноги под одеяло. Он сжимал в руках ту самую медную кастрюлю, в которой его не так давно вымачивали, и замахивался ею, как тараном, на… на стопку аккуратно сложенных старых газет, которые Мэри оставила на выброс.

— Ты что, с ума сошел?! — вскочила я с дивана, забыв про сон. — Это же мусор! Его сегодня выносить! Что они тебе сделали? Пылью в глаз попали?

Он обернулся. Зеленые глаза пылали, как адские угли. Рога, казалось, стали острее.

— Они все врут! — проревел он, ткнув кастрюлей в невинные газеты. — Здесь написана ложь!

— Где написана ложь? — не поняла я, поэтому плюнула на свои опасения и пошла смотреть, чем мое рогатое несчастье так возмущается. — Погоди, ты эти газеты имеешь в виду? Тьфу! — Я не знала, смеяться или выдать ему по рогам за бурное пробуждение. — Да они валялись здесь сто лет! Их — в печь или на растопку, а не читать и возмущаться.

Я сделала шаг к стопке, намереваясь продемонстрировать процесс утилизации. Это было ошибкой.

Редис, взревел, швырнул кастрюлю в сторону (та с грохотом покатилась по полу) и бросился на меня. Я испуганно отшатнулась, инстинктивно пытаясь прикрыться рукой, но он просто схватил меня за плечи и встряхнул, а потом прижал к ближайшей колонне. Его лицо было в сантиметрах от моего, дыхание горячее и прерывистое.

— Это мой дом! — выдохнул он, и в его глазах, помимо ярости, читалась какая-то дикая, первобытная боль. — Мой хаос! Никто не смеет здесь лгать! Ни газеты, ни он! Никто!

Последние слова прозвучали как рычание раненого зверя. Ярость в нем боролась с чем-то еще — с отчаянием, с бессилием. Он был так близко. Так нелепо и опасно.

И тут я тоже разозлилась, по-настоящему! Вспыхнула от гнева на этого упрямого, неблагодарного, рогатого идиота, который мешал мне работать, воровал одеяла, орал из-за хлама и теперь еще и тряс меня как грушу!

— Ах ты ж упрямое, рогатое, тупорылое! — гневно выдала я, уставившись ему глаза, совершенно не думая о последствиях. — Да чтоб тебя! Сейчас же отпусти! Или сейчас рога!..

Я не договорила. Потому что в порыве ярости и желания хоть как-то до него достучаться, схватила его за те самые рога обеими руками, притянула к себе и… поцеловала. Грубо. Резко. Чтобы удивился, остановился и замолчал.

Это сработало.

Редис замер. Абсолютно. Даже дыхание остановилось. Его глаза, еще секунду назад пылавшие яростью, стали огромными и круглыми от шока. Руки, сжимавшие мои плечи, ослабли. Я почувствовала, как все его тело напряглось до предела, а потом… дрогнуло.

И в этот момент началось самое странное.

От точки соприкосновения наших губ по его телу пробежала волна золотисто-зеленоватого