— Нет, — выдохнула я, склоняя голову. Из глаз вырвались слёзы. — Неужели ничего нельзя сделать?

— Ничего, дочка, ничего…

* * *

— Госпожа, пожалуйста, садитесь в карету, ещё простудитесь. Прошу, не стойте на морозе.

Женщина по имени Улназа, приставленная ко мне, беспокоилась о моём здоровье. А что, может быть лучше заболеть?

Я забралась в просторную, просто огромную карету. Да, король был настолько милостив, что прислал за мной целую процессию: транспорт, конвоиры, женщина, чтобы помогать в дороге, и генерал Сайнар Табай. Похоже, генералам больше заняться нечем, кроме как привозить королю фавориток.

В огромной карете помещались две кровати, стол, сундуки с одеждой, запасы воды и еды. Стояло несколько железных обогревов, внутри которых среди чёрных углей вспыхивали красные искорки огня. На этой стоянке их снова заполнили, как раз тепла хватит до следующего постоялого двора.

Я села у окна и протёрла ладонью немного запотевшее стекло. Около ступенек гостиницы стоял генерал. Застала момент, когда он пытался отлепить от себя довольную девицу. Та что-то говорила ему. Мне показалось, что это были слова полного восхищения. Отец прав, королевские воины способны на настоящие подвиги в постелях. Генерал слабо и неохотно улыбался ей. Выдохнул, когда между ним и девицей встал один из воинов, и надел перчатки.

Красивый.

Я видела, как легко он запрыгнул на коня, как взметнулся его плащ. Сразу послышались его громкие распоряжения. Мы двинулись в путь.

— Не стоит госпоже на других мужчин смотреть, — рядом появилась Улназа.

Покрытая тёмными тряпками с головы до ног, она казалась мне исчадием тьмы, конвоиром в женском обличии. Она следила, что я ем, сколько пью и сколько сплю. Всё время твердила, что перед королём нужно предстать в цветущем виде.

Раньше мне казалось непонятным, почему люди злятся, нервничают или о чём-то переживают. В моей жизни просто не находилось причин для плохих мыслей. Я летала в мечтах и плохо представляла себе настоящую жизнь. Но сейчас тревога не отпускала. Наверное, всё стало понятно, только признаваться себе не хотелось. С того самого момента, как я сделала шаг из родительского дома в сторону этой кареты, у меня забрали самое главное — свободу!

— Мы едем восемь дней, — произнесла я сквозь зубы. — Всё это время ты не даёшь мне покоя! Что ни сделаю, ты тут как тут, следишь за мной! Даже в гостиницах спишь со мной в одной комнате! Я устала от тебя! Меня никто никогда так не контролировал!

— Вот именно, госпожа. Не контролировал. Матери нет, отец-старик еле ползает по своему замку, — Улназа нахмурила тонкие выщипаные брови и вздёрнула нос. — Ты должна благодарить короля, что проявил милость к тебе, взял под своё покровительство такое неразумное дитя. Хорошо, хоть осталась нецелованной. Выпороть бы тебя, чтобы выгнать спесь, да раны не успеют зажить. А будешь нахальничать, так и выпорю! Дождёшься у меня!

— Чего?

Моя жизнь рушилась, летела в пропасть. Каждая наша перепалка с Улназой подтверждала это.

— А и того! Я одна из смотрительниц гарема. Поверь мне, там велят выпороть и за меньшую наглость, если девица недостаточно почтительна с королём, своим господином.

— Я не наложница, — мои глаза сощурились и просверлили взглядом женщину, которая ежедневно испытывала моё терпение. Жаль, что у меня скромная магия ветра, и сил хватит лишь, чтобы затушить обогревы. А то с радостью сдула бы всех своих конвоиров прямиком в столицу под ноги их любимого короля.

После моих слов Улназа только усмехнулась и скривила тонкие губы:

— Ф-ф, не наложница она. Называешься только княжна. Так… разнообразие для его игр. Утром доставят наложницу, вечером — княжну, интересно же.

— Какая низость, так относиться к женщинам, — я заметалась по карете, место позволяло сделать несколько шагов от одного её края до другого.

Нет, никакая это не карета, это клетка, моя клетка! Меня заточили в неё, отняли свободу, мечты, будущее. Вскоре король заберёт честь и будет пользоваться мною, как вещью, не спрашивая желания. У Улназы ещё хватает наглости твердить мне, что нужно быть благодарной, ведь после всего этого король подберёт для меня достойного супруга и отправит домой.

Наверное, за всю жизнь я не пролила столько слёз, сколько за эти восемь дней.

За окном послышались выкрики — снова генерал. Вроде бы карета остановилась из-за снега, и он отдал приказ расчистить заметённый участок.

Я смотрела, как он откинул с головы капюшон тёплого плаща, как поднялся в стременах, что-то выкрикнул и показал куда-то рукой. Генерал Сайнар Табай отличался от всех юношей, на которых я обращала внимание на том злосчастном осеннем балу. В нём не просматривалось и намёка на романтичность, только жёсткость. Я не вспомнила ни одного случая, чтобы он улыбнулся мне.

А если на миг представить, что этот человек стал моим мужем, смог бы он защитить Акизар?

Фигура генерала скрылась от меня из-за того, что Улназа задвинула на окно занавеску:

— Нечего смотреть, госпожа, на этого мужчину. Род Табай служит королевству из поколения в поколение. Не думайте, что сможете очаровать Сайнара. Король уже пообещал ему, что подберёт достойную жену, и генерал не станет противиться.

Я прожгла Улназу взглядом и легла на кровать.

И ничего я не смотрю, нужен он мне очень.

* * *

Застряли мы надолго, даже железные обогревы начали гаснуть. Улназе пришлось звать генерала, чтобы он поджёг затухающие угли.

Я заснула. Сквозь сон почувствовала, что начинаю подмерзать, в этот момент и услышала тяжёлые шаги. Поморгала, протёрла глаза и села на постели.

— Генерал, понимаю, вам нельзя тратить много магии среди снегов, но обогревы затухают, и госпожа может замёрзнуть, — сетовала Улназа. — Конечно, королю жизнь этой девицы всё равно не нужна, княжество её уже поделили между достойными господами, но он хотел с ней поиграть.

После этих слов мои щёки опалил румянец. Я опустила взгляд и сжала ладонь в ладони. Какой позор! Проклятая Улназа!

— А ваша жизнь вас не беспокоит? — спросил генерал, и от бархатного голоса задрожало сердце. Редко можно было услышать его обычную речь. Почти всегда он то отдавал приказы, то кричал, то распоряжался. Ни разу за все эти дни он не поговорил со мной, не сказал ни слова. Если ему нужно было что-то донести до меня, то это делалось через ненавистную мне смотрительницу королевского гарема.

— Моя жизнь, — в голосе Улназы послышались фанатичные нотки, —