Помню, как мы однажды гонялись по берегу реки, и он сбросил меня в воду, хотя знал — я боюсь глубины. Стоял на камне, хохотал, пока я захлёбывалась, и только потом протянул руку. Но сделал это так, будто спасение было милостью, а не обязанностью. С тех пор я не жду от него доброты. Только вызов. Только власть.

И вот он снова здесь. Но уже не мальчишка, а вожак.

Рядом с ним Брендон. Его друг, тень, правая рука. Он всегда был рядом, всегда прикрывал и поддакивал. Что они делают здесь, у нашего дома?

Глава 2

Райн

Быть альфой — это не про титулы. Не про звание, которое носят с пафосом, будто корону.

Это про силу. Про власть, к которой не прилагаются объяснения. Про тот вес, с которым ты входишь в зал, — и все затыкаются. Я давно в этой роли. Формально — наследник вожака. А по сути — тот, кого зовут, когда в стае пахнет кровью и беспорядком.

Отец умеет держать лицо. Его уважают. Но если нужно действовать быстро — смотрят на меня.

Я не стремился к власти. Не рвался в главари. Стая не слушает слов — стая чувствует запах силы.

Или подчиняется, или ломается.

Днём — рутинная грязь: разборки, долги, территориальные конфликты. Беты, уверенные в своей исключительности. Омеги, жалующиеся на давление. Молодняк, дерущийся за право поднять голову.

И каждый раз — я выстраиваю порядок. Жёстко. Однозначно. Без вариантов. Стая не прощает слабости. Она чует её за версту — и бросается разрывать. Моя задача — не дать им даже мысли о том, что можно пойти против. Я подавляю. Силой. Словом. Взглядом. Мне не нужно кричать. Мой голос звучит тише, когда я зол.

Я снимаю маску. Срываю всё, что днём служит фасадом. Роль сына. Наследника. Контролёра — это лишь видимость, когда солнце заходит за горизонт. Наступает моё время.

Ночь — это когда зверь выходит на охоту. Когда не нужно притворяться. Когда правила устанавливаю только я.

Клубы, жара тел, запах пота и громкая музыка, долбящая в виски — вот где я по-настоящему живу. Здесь нет стаи, нет правил, только я — и мой зверь, который берёт всё, что хочет, сколько хочет и когда захочет.

Я выхожу — и самки текут сразу, стоят в очереди, ловят взгляд, будто от этого кончат. Им не нужно имя — хватает запаха и того, как я смотрю, будто уже раздеваю. Каждую ночь — новые тела, новые стоны, и плевать, одна ли, две — если хочу, беру всех.

Я теряюсь в коже, в стонах, в ногтях, оставляющих следы на спине.

Они шепчут, просят, стонут, цепляются, но я не слышу слов. Только звук удара тела о матрас, только жар, только вгрызание зубов в чужую шею. Меня не интересуют имена. Я даже не смотрю в глаза.

Они приходят на одну ночь — чтобы я их трахнул так, как никто раньше не мог. Я вбиваюсь до упора, не спрашивая, не жалея, пока не начинают стонать, царапать, умолять не останавливаться. Я не обещаю ласки — только жёсткий, звериный секс, от которого сбивается дыхание и трясёт бёдра. После меня им уже никто не нужен — потому что сравнивать не с кем.

Старики ворчали, друзья хохотали, но меня это только подстёгивало — я жил на своих правилах и не собирался меняться ради чужого комфорта.

Я сидел у камина, в одном из кресел, раскинувшись вальяжно. Тепло било в спину, в руке — телефон, палец лениво листал ленту. Через час собирался в бар: выпить, размяться, оторваться. Ночь звалась на вкус, и я был готов.

Отец молчал. Он сидел в соседнем кресле, ближе к огню. Привычно прямой, с тем выражением лица, которое высекается, как камень: ни тени эмоций, ни намёка на слабость.

Мы давно не говорили по делу. Но он пришёл — значит, разговор будет.

— Стая ждёт пару, — сказал спокойно, не отрывая взгляда от пламени.

Я не поднял головы.

— Пусть ждёт. Я не поведу первую попавшуюся, только чтобы они там успокоились.

Пауза затянулась. Он ответил не сразу, но я почувствовал: сейчас что-то произойдет. От него всегда исходила уверенность, весомость. Она не давила, но вжимала в кресло, если возникала мысль возразить.

— Ты помнишь её?

Теперь я оторвался от экрана. Встретился взглядом.

— Кого?

— Беллу. Дочь Кары.

Память вспыхнула картинкой — живой, яркой, будто прямо сейчас: маленькая девчонка с кудрявыми светлыми волосами, вечно с растрёпанной косой и коленками в ссадинах.

Шмыгающая носом, неунывающая, с глазами, в которых больше упрямства, чем в половине моих сверстников. Она постоянно находилась рядом. Следила за каждым шагом. Смотрела, не отрывая взгляда. Шла по пятам, как щенок, который решил, что теперь ты его хозяин.

Я дразнил её, а она не отставала. Молчала, сжимала кулаки, но шла за мной снова. И каждый раз — с этим колючим, цепким взглядом снизу вверх.ьКак будто знала, что однажды догонит.

Кара — омега, которая посмела уйти, увела дочь и исчезла без разрешения, будто стая для неё ничего не значила. Это был плевок в порядок, в иерархию, в саму суть нашей природы. Стая возмущалась, кипела, требовала её вернуть — но отец просто захлопнул дверь и велел забыть. Её имя вычеркнули, о ней не говорили, будто никогда не существовало. Но я помнил — и ту дерзкую женщину, и девчонку с кудрявой головой, что ходила за мной тенью.

— Смутно, — отозвался я, отводя взгляд. — Маленькая была. Кажется, на три года младше меня?

— На четыре, — уточнил отец, всё так же спокойно. — Щуплая, упрямая, с характером — вылитая мать.

— И к чему эта экскурсия в детство? — бросил, пряча телефон в карман и откидываясь в кресле.

Тон был ленивый, но внутри уже щёлкнул замок.

— Она возвращается к отцу, — сказал он просто.

— С чего вдруг? — фыркнул я. — Кара увела её к людям.

— Кара умерла, — отрезал отец. — Три дня назад.

Тишина навалилась сразу. Не глухая. Напряжённая. Не жалость. Не боль. Просто — факт.

Я уже собирался что-то бросить — мол, не моё дело, не моё прошлое — но он продолжил, обогнав меня на полслова:

— Кара увела Беллу не просто так, — продолжил он, глядя прямо. — С