Алисия Небесная
Моя по праву зверя
Глава 1
Город шумит даже в воспоминаниях.
Можно уехать, сменить квартиры, города, страны — но этот шум всё равно живёт внутри. Он бьётся в висках, как ритм шагов по асфальту. Звенит в ушах сигналами машин. Тянется гулом голосов. Проносится тенями вечно спешащих мимо силуэтов.
Это было моё. Мой ритм. Моя территория. А здесь — тишина. Даже ветер не умеет шуметь по-человечески.
Он не несёт запаха бензина и пыли. Его дыхание — сырое дерево, старый мох, хвоя. Лес живой. Он дышит тяжело, глубоко, будто проверяя: помню ли я, чья эта земля.
Стою у кромки деревьев и смотрю, как старая тропа петляет вглубь стаи. Пятнадцать лет я не переступала эту границу. Пятнадцать лет делала вид, будто эта жизнь сгорела без следа.
Но смерть стирает любые границы.
Когда мама уводила меня отсюда, её слова врезались в память, как зарубки на дереве:
— Мне плевать, что они думают. Я хочу, чтобы ты жила так, как хочешь ты. Не так, как велит стая.
Мне тогда было пять. Я знала одно — устала от бесконечного «так принято», «так надо», «дочь омеги должна…».
Законы стаи душили даже тех, кто рождён с клыками. Что уж говорить про нас.
Мама ушла тихо. Без скандалов. Просто собрала вещи и забрала меня.
Говорят, альфа тогда взвыл от ярости, но вмешиваться не стал. Сильных омег не трогали: их потеря для стаи равнялась смерти. Значит, он предпочёл сделать вид, что нас не существует.
Мы жили в городе. Крошечная квартира, длинные смены, вечная усталость.
Но впервые я видела маму настоящей. Свободной.
Она больше не сутулилась под взглядами. Среди людей она перестала быть омегой. Она стала женщиной. Моей мамой. А теперь её нет.
Рак. Самая банальная смерть из всех возможных. Глупая и несправедливая. Но именно она вернула меня сюда — туда, откуда мы бежали.
Я лишняя здесь. Всегда была. Чувствую это каждой клеткой, стоя у тропы и слушая, как дышит лес.
Пятнадцать лет. Будто их не было.
— Стоишь так, будто тебя сейчас съедят, — голос разрезает тишину неожиданно мягко.
Я знала, что он появится первым. Что именно он встретит меня. Отец.
Он не спешит подходить. Стоит в стороне, руки привычно в карманах куртки, взгляд спокойный, уравновешенный. Будто мы расстались вчера, а не пятнадцать лет назад.
Папа всегда был уважаемым бетой. Не тем, кто рычит громче всех. Не тем, кто бросается в драку первым.
Он держал порядок. Камень среди воды. Тот, кто гасит чужой гнев своим спокойствием.
С мамой он не спорил. Не потому что сдавался — он просто знал: её словами не остановить. Она шла своей дорогой, а он уважал её выбор. Даже если не понимал.
Для него стая никогда не была клеткой. Для него она была дыханием, способом жить.
Правила. Тишина. Чёткий порядок. Теперь он смотрел на меня так же.
И в этом молчании было больше тепла, чем во всех чужих соболезнованиях вместе.
— Привезла бумаги? — спросил спокойно, буднично. Будто речь шла о ремонте, а не о похоронах.
— Привезла. И прах тоже, — выдавила я, удерживая голос.
Он кивнул. Лёгкое, едва заметное движение головы. Так он всегда показывал согласие. Или одобрение.
Отец забрал сумку — без вопросов, без слов. Он никогда не спрашивал, нужна ли помощь. Просто делал то, что считал нужным.
Не чужому, не родовому гнезду я возвращаюсь — а к тому самому дому, где мама когда-то сажала ирисы под окнами, а я гонялась за соседскими щенками.
Пятнадцать лет меня здесь не было. А дом остался. Не старый — ухоженный. Фасад ровный, побелка обновлена. Дорожка к крыльцу чистая, выложена плиткой.
Сад живёт своей жизнью: яблони аккуратно подрезаны, малина раскинулась вдоль ограды, у забора вьётся виноград.
Отец ухаживает за всем этим сам. Даже скамейка под окном отполирована, крепкая, как и прежде. Качелька тоже на месте — новые верёвки, но та же доска.
Воздух пахнет свежей травой, деревом, терпкой смолой. Живым.
Мы поднимаемся на крыльцо. Отец, как всегда, не тратит слов. Просто открывает дверь — будто я возвращаюсь сюда постоянно, молча.
— Завтра нужно будет подойти к Совету, — произносит, когда я прохожу в кухню.
Тон отца ровный, без нажима. Будто говорит о погоде, а не о Совете.
— Ничего особенного. Формальность.
— Хорошо, — отвечаю так же, скользя взглядом по стенам, знакомым и одновременно чужим.
Кухня вроде бы та же, и всё же — нет.
Деревянные фасады обновлены, их матовый блеск мягко ловит свет. Столешница теперь тёмная, а я помню её светлой, тёплой, будто пропитанной запахом маминых пирогов.
На подоконнике — горшки с зеленью. Петрушка, мята. Мамины привычки, которые отец сохранил. В этом есть что-то трогательное, но от этого только больнее.
Здесь всё по-прежнему просто. Без показной роскоши. Но дорого — по-своему. Настоящее.
— Ремонт всё же был, — усмехаюсь, кивая на новенький чайник в углу.
Отец качает головой, будто заранее знал, что подмечу именно это.
— Был, — спокойно подтверждает. — Твоя комната теперь тоже другая.
Он не уточняет, как именно. Да и не нужно. Я взрослая. Это уже не та комната девочки, что уехала пятнадцать лет назад. Но он её не закрыл. Не превратил в склад.
Я бывала здесь за эти годы. Не часто. Раз в год, а то и реже. Иногда — на день, на два. Приезжала украдкой, почти без предупреждения, чтобы навестить отца и убедиться, что с домом всё в порядке.
И каждый раз уезжала с ощущением, будто забрела в чужую жизнь. Сегодня всё то же. Только теперь я пришла не на короткий визит, а всерьёз.
Двигаюсь к окну. И вдруг замечаю движение. Силуэты. Двое. Я узнаю их сразу.
Райан. Сын альфы. Или уже сам альфа — это видно даже по походке, по тому, как он держит плечи и смотрит, будто мир принадлежит ему. В его взгляде больше нет мальчишеской задиристости — теперь это сталь. Властная, холодная. Не мальчишка. Теперь он тот, кто устанавливает правила.
Но память всё равно предательски возвращает меня в детство. Тогда он был другим — не мягче, нет. Заносчивым. Всегда первым. Всегда выше, сильнее, быстрее. Он любил показывать, кто главный: в играх,
