Я свернула в западный коридор, провела рукой по стене — гладкой, местами потемневшей от времени. И снова подумала о подземельях.

Я спускалась туда иногда. Когда все наверху становилось слишком… громким. Когда внутри меня поднималась волна, которую я не могла утешить ни зельем, ни хлопотами. Под землей было иначе. Там стены дышали родовой магией. Камень отзывался на мое прикосновение, воздух был холодным, но не пустым.

Я брала книгу с полки подземной библиотеки. Открывала наугад, при магическом свете — то зеленом, то синем, как будто сами стеллажи выбирали, какой оттенок подойдет к вечернему чтению. Ритуалы, трактаты, дневники, рецепты… Иногда я просто водила пальцами по обложке, по медным вензелям, чувствуя, как кожа под ними мягко греется.

И всегда, всегда я заканчивала визитом к той двери.

Третья.

Массивная. Молчаливая. Ее знаки каждый раз вспыхивали, когда я приближалась, — но тут же гасли. Меня по-прежнему не пускали внутрь. И от этого… щемило под ребрами. Будто часть меня осталась там, за камнем.

Не время, — говорила я себе.

Но как долго магия будет считать меня «не готовой»?

Так и протекали зимние дни в стенах Лаэнтора. Тихо, размеренно, без неприятных неожиданностей. Пока однажды — в первую неделю января — не случилось страшное.

Болезнь пришла ночью. Как вор, без стука.

Меня разбудили в два часа.

В дверь стучали до тех пор, пока я не встала и не открыла. В коридоре нервно заламывала руки Мона — бледная, дрожащая, в теплой мантии, накинутой на ночную рубашку. Эту девушку я уже успела хорошо запомнить, так как она всегда среди первых откликалась на просьбы о помощи. Будь то дойка коз, стирка или присмотр за детьми. А ведь она сама была, на вид, совсем девочкой, не старше шестнадцати.

— Госпожа, — прошептала она, — Эллис… та, что с веснушками… у нее жар. Сильный. И брат ее кашляет до хрипоты. Мы боимся…

Я накинула теплую шаль, сунула ноги в меховые сапоги и только спросила:

— Остальные?

— Пока в порядке. Но… я не уверена.

Так все и началось.

Лихорадка, хрип, мокрый кашель, сыпь у некоторых детей, слабость — такая, что взрослые не могли встать с постели. Болезнь шла волнами. Сначала две девочки — Эллис и младшая Тора. Потом мальчик с родинкой на щеке, потом еще двое. Через день рухнула мать троих, та самая, что пела у камина.

Я не спала почти четверо суток. Варила отвары из шалфея, чабреца, сушеного мирта и других лекарственных трав, готовила зелья. Меняла компрессы, вытирала пот, заставляла глотать горькие снадобья даже тех, кто бредил.

Южный флигель пропитался жаром гудящих во всю мощь каминов, запахами пота и лекарственных отваров. По ночам слышались кашель и стон, и я вздрагивала каждый раз, как только они стихали — боясь, что слишком надолго.

В одну из таких ночей, когда я, кажется, не чувствовала ни ног, ни собственных рук, мне удалось на час прилечь — прямо на лавке, укрывшись старым плащом.

А под утро я вышла во двор.

Казалось, что мороз щипал меня с удовольствием, будто я была не хозяйкой замка, а нарушительницей границ зимы.

Я подошла к фонтану. Он превратился в белую скульптуру из снега и льда, камни были покрыты инеем, и тот блестел на солнце, как алмазная россыпь. Вьюга, которую ожидали ночью, не пришла — утро встречала только звенящая тишина.

И в этой тишине я снова увидела его.

Ворон.

Он сидел на кривой ветке старой яблони, что росла у южной стены. Птица не издавала ни звука — только смотрела. Черные глаза, блестящие, внимательные. Я поймала себя на том, что смотрю в ответ, будто жду от него слов.

Ты пришел опять. Почему?

Ты кто? Чья тень? Чье напоминание?

— Все же ты странный вестник, — тихо сказала я, — если ты за мной следишь… То скажи хоть, зачем.

Птица вздрогнула, будто поняла, но не улетела. Только переместилась по ветке ближе к стволу.

Шаги раздались за моей спиной, и я обернулась — Мартен.

— Простите, не хотел пугать, — пробормотал он, натягивая перчатки. — Я просто… вышел подышать. И… хотел сообщить. Вести пришли.

— Какие?

— С запада, — кивнул он. — Виверн окончательно отбили. Их погнали за границу, все фронты очищены. Теперь — восстанавливают деревни. Медленно, потому что зима, но… драконы держат позиции.

Я кивнула. Внутри не было ни облегчения, ни радости. Только выжженное «хорошо».

— Может, до нас еще кто-то дойдет, — сказал он.

— Может, — повторила я. — А может, уже никого не осталось.

Мартен ничего не ответил. Он посмотрел в ту сторону, где сидел ворон, но птицы уже не было. Только пустая ветка, качающаяся в воздухе.

Время двинулось дальше, и я быстро забыла о визите ворона.

Стены Лаэнтора захватила эпидемия.

Я не могла определить, что это была за болезнь, но одно знала точно — ни отвары, ни зелья до конца с ней не справлялись. Они тушили жар, облегчали кашель, помогали уснуть тем, кого истязала бессонница. Любая простуда или бронхит уже давно сдали бы свои позиции! Но эта напасть оказалась сильнее. Она вгрызлась в своих жертв, вцепилась в них когтями, и боролась со мной за каждого — не желала отдавать.

Почти месяц длилось наше противостояние.

И я не справилась. Болезнь победила — унесла первую жизнь.

Она умерла на рассвете.

Женщина, что пела у камина. Та, у которой было трое детей и мелодичный голос, заставлявший стены оживать в долгие зимние вечера. Ее щеки побледнели еще за день до того, как глаза стали стеклянными, а дыхание — хриплым и прерывистым.

Я сделала все, что могла: отвары, зелья, компрессы, смена постелей, ночное наблюдение. Увы, этого оказалось недостаточно.

Я сидела у постели той женщины, когда она выдохнула в последний раз. Лицо ее разгладилось, и только губы остались приоткрыты — будто она не договорила чего-то важного. Не успела проститься.

В тот момент у меня не было слез. Я просто сжала ее холодную руку, прикрыла веки и встала.

Через несколько минут уже расстилала чистую скатерть на столе в соседней комнате, готовя новое зелье. Руки дрожали, но продолжали двигаться. Ком в горле и влага на щеках появились позже, когда я