— А мне затащить покупки надо, — пробормотала Тилла. — И матери помочь на кухне, готовки будет много.

Я стояла среди них — этих простых, упрямых, по-своему сильных людей — и чувствовала, как во мне медленно поднимается теплая решимость. Замок, столько лет стоявший пустым, снова распахивал двери. Пусть не как дом знати. Но как прибежище. Как крепость для тех, у кого больше не осталось ничего.

И я — его хозяйка.

Поднявшись к себе в покои, я ощутила резкую слабость. Словно весь мир, в одночасье, рухнул мне на плечи.

Закрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной. Тишина поглотила меня почти сразу — без голосов, шагов, скрипа досок. Лишь глухой шум ветра за окном да треск догорающих углей в камине. Я сняла плащ, отбросила на спинку кресла и подошла к окну.

В стекле отражалась я сама — уставшая, бледная, с глазами, полными тревоги и мыслей, которые так и не хотели стихать. Я толкнула створку, и внутрь тут же хлынул холодный воздух. Он пах сырыми листьями, дымом и дождем. Где-то далеко, внизу, каркнула птица. Может, тот самый ворон. Может, другой.

Я облокотилась на подоконник и обхватила себя за плечи. Из этой комнаты открывался вид на запад — туда, где когда-то тянулись деревни, теперь охваченные огнем. Там, где сейчас умирали люди. Где сражались драконы.

И где он.

Я вздохнула и прикрыла глаза.

Рэйдар .

Глава 8

Зима пришла в конце ноября.

Сначала тихо, серебристым инеем на траве и стекле, потом — настоящей стеной снега и стужи, которая окутала Лаэнтор, словно вековое заклятие. День за днем сугробы росли, треск морозов становился все резче, а дыхание превращалось в белый пар. Старый замок скрипел под натиском зимы, вздыхал ветром в щелях, постанывал ставнями, но все выдерживал — крепкий, суровый, будто знавший, что должен справиться и в этот раз.

Я стояла у окна и смотрела на двор, укутанный в снег практически по колено. Дым лениво поднимался из трубы кухни, растекаясь в голубоватом небе. По свежему насту вели цепочки следов — от хлева к складу, от флигеля к главному входу — крошечные следы птиц, крупные лапы собак и четкие, размеренные шаги людей. Все было в движении. Даже в эту стужу.

Я думала, что зима станет временем покоя. Но ошиблась.

Не было ни дня, когда я могла просто сесть и дышать свободно. Мысли, заботы, списки, отвары, тревоги, усталость, чужая боль — все смешалось в тугую, натянутую веревку, на которой я теперь балансировала. Но, несмотря на все это, в сердце иногда поднималось странное, теплое чувство. Почти нежность. К замку, к людям. К этим тяжелым стенам, что больше не были мертвыми.

С тех пор как виверны напали, в Лаэнтор пришли двадцать три человека. Семеро из них — дети. Кто-то добрался в одиночку, кто-то — целыми семьями, кто-то почти на последнем издыхании. У кого-то за спиной сгорели дома, у кого-то — близкие. У всех был страх в глазах.

Я видела в них себя. Маленькую, растерянную, потерянную Элиру — ту, что осталась совсем одна в семь лет.

Мы поселили их в свободных комнатах замка.

В начале — всех в южный флигель. Спали на матрасах, укрывались тем, что было. Потом, когда стало ясно, что это надолго, часть переселили в центральный корпус. Флигель переделали под лазарет — просторные комнаты, печи, все близко. Там было удобно ухаживать за больными, если понадобится. Я не знала, сколько еще человек придет. Но хотела, чтобы хоть те, кто уже здесь, чувствовали себя в безопасности.

Каждое утро я просыпалась раньше остальных — до звона посуды, до детских голосов, до блеяния коз. Смотрела в окно, проверяла, не занесло ли проход к складу, и какое небо над замком. Какое бы оно ни было — ясное, снежное, серое или с просветами — я знала: день будет трудным.

Но он будет моим настоящим .

Дни шли за днями, сплетаясь в общий узор, и в какой-то момент я полностью утонула в них. Выныривала лишь ненадолго, случайно замечая что-то особенное, что затрагивало сердце и грело душу.

Например, как-то раз торопилась в подземелья, но остановилась у арочного проема одной из гостевых комнат на первом этаже.

Там, где раньше стояли сломанные стеллажи и сырость въедалась в стены, теперь горел камин. Кто-то подкинул туда свежие дрова, и пламя отбрасывало мягкие отблески на каменные плиты пола и лица людей.

Дети сидели на полу, возясь с соломой. Один мальчишка терпеливо плел косичку, а девочка — совсем кроха, с пухлыми щечками — тыкала пальцем в глаза кукле, которую соорудила для нее сестра.

Кто-то пел. Негромко, нараспев. Голос молодой женщины, скорее всего матери этих ребят, колебался в воздухе, будто пламя догорающей свечи.

— У нее косы, как у тебя, — сказала малышка, демонстрируя куклу сестре.

Та рассмеялась и забрала поделку, чтобы украсить соломенную прическу нарядными лентами.

Я улыбнулась и отошла, не вмешиваясь.

Такие мгновения были редкими. И, может быть, оттого — бесценными.

Даже среди холода, заживающих ран, нехватки всего на свете, жизнь находила трещины и прорастала. Смех, детские пальцы в соломе, тепло огня, запах тушеного лука с кухни — это и был дом. Не роскошь, не залы с бархатными шторами. А вот это: живое, настоящее.

На кухне гремели котелки, шипел масляный жар. Я прошла мимо, задержалась у дверей — там, за длинным деревянным столом, Тилла нарезала хлеб, а ее мать месила тесто для лепешек.

— Опять слишком тонко! — проворчала Ания. — Они развалятся, не видишь?

— Я так всегда делаю, — буркнула Тилла в ответ. — Детям удобнее жевать.

— Детям… — мать закатила глаза, но в ее голосе не было и капли раздражения. — Смотри, чтоб не остались голодные. Сегодня у нас каша на воде, молоко на творог оставим.

— Не впервой, — отмахнулась Тилла. — Зато с медом. И с яблоками — Гедрик притащил со склада последний ящик.

Я отвернулась, оставив их с их нехитрым спором, и пошла по коридору, чувствуя, как напряжение постепенно растворяется в этих голосах, запахах, движении.

Я ждала гораздо больше людей. Думала — пойдут целыми селениями, вбегут, прося помощи… Я готовилась как минимум к пятидесяти, а пришло двадцать три. Семь из них — дети. И, может, хорошо, что не больше. Я бы не справилась.

В