— В нотации узлов ошибка, и третий канал перегружен.

Напряжённый канал Брент видел и сам, а вот в узлах разобрался только с третьего раза. Для проработки конструкции вывешивали в воздухе ярким сияющим мотком ниток, и узлы в них помечались каждый своим цветом по порядку. Брент хорошо помнил только первые двадцать, дальше для него начинались неназываемые оттенки, которые можно было по необходимости подглядеть в справочнике. А эта — надо же, заметила.

— Ты небось у Цапли была в любимицах, — ворчливо заметил Брент, прищуриваясь и перекрашивая узлы в правильные цвета. В глаза сразу же бросилась дисгармоничная линия недопустимого сочетания, а что с ней делать, так с ходу было бы не разобраться.

Она нахмурилась:

— Цапля?..

— Профессор Люв Цапкий. Вам не он читал начерталку?

Ольша смешно сморщила нос и вздохнула:

— Он меня терпеть не мог! Говорил, я мало стараюсь…

Брент только хмыкнул. Профессор Цапкий, возведённый в рыцари, кавалер ордена святой Лемены второй степени, автор монографии о геометрических решениях конструкторских задач и обладатель двадцати шести королевских патентов, был легендой Стовергской школы. Эта легенда была страшилкой, которой пугали студентов начиная с поступления. Характер у Цапли был дурной, и всех своих учеников он считал ни к чему не способными идиотами. Но девчонка, которая так легко находила огрехи в оформлении схем, должна была бесить его чуть меньше всех остальных.

— У меня синестезия, — помявшись, призналась Ольша, и Брент присвистнул. Некоторые синестетики считали, что у каждой ноты есть размер, а Ольша, похоже, видела цветными стихии. — Я просто вижу, что неправильно, некрасиво… а с теорией не очень, я свой зачёт выпросила с третьего раза.

Всего-то с третьего раза — это не «выпросила», это «завоевала», тем более что к уговорам и мольбам, равно как и к попыткам взять его измором, Цапля был совершенно глух. Бренту начерталка давалась трудно, но сейчас годы учёбы вспоминались с теплом и ностальгией. Он успел закончить до войны и даже немного поработать в бюро, а попав на Стену — оценить вдобленные в голову знания.

— Будешь восстанавливаться? — Брент подступился к схеме с новой стороны и опять обломал зубы. — В школе.

— Зачем бы?

— Так, доучиться…

Ольша помолчала, а потом сказала глухо:

— Нет. Не буду, наверное… свидетельство же выдали, когда призвали. Зачем теперь?

Эта логика показалась Бренту странной. Но Ольша тогда съёжилась, закрылась, замоталась в одеяло поглубже, и даже на так и не побеждённую схему не смотрела больше. В общем, Брент решил не лезть не в своё дело.

Не хочет — и ладно. Для работы её навыков должно быть достаточно, а что там дальше — его не касалось.

Конструкция так и не разрешилась, и Брент, сдавшись, оставил её до лучших времён. Тем более что вереница фургонов как раз толпилась перед понтонным мостом, преодолевая его медленной, растянутой цепочкой, а затем взбираясь на пригорок. Дальше дорога расширялась, обзаводилась отмосткой, а затем и редкими фонарями: поезд приближался к Рушке.

Расположенная недалеко от Стены, Рушка сильно пострадала в войне. Бои шли совсем близко, и некоторые районы уничтожили разломы в земле, улицы у набережной смыло и снесло, остатки снятых ураганами крыш разбросало по окрестным полям, а пепел лежал здесь когда-то бумажно-серыми сугробами. Но всё это было в новом городе, а до старого центра кровавая рука войны не дотянулась. И пусть восстанавливать Рушку придётся ещё долго, здесь уже была мирная, тихая городская жизнь, с голубями, булочными и дребезжащей конкой.

С ротой они простились у поворота на город: груз везли дальше, и Бренту с ним больше не было по пути. Горлем похлопал его по плечу, с Давом они милосердно простили друг другу карточные проигрыши, а Тача — смешная — велела кушать овощи и соблюдать режим сна. Не отвлекаясь больше на оставленных спутников, поезд полз дальше на восток.

— Пешком или извозчика? Здесь часа полтора до площади.

Ольша безразлично пожала плечами. Погода была, для глубокой-то осени, хорошей, небо стояло чистое, а в низинной Рушке даже снег не лежал, и сперва Брент захотел прогуляться и размять ноги после вынужденной тесноты фургона. Но Ольша уже через несколько кварталов стала идти как-то странно, вроде и не хромала, но чему-то морщилась, и на одном из перекрёстков в пригороде Брент всё-таки предложил дождаться конки. Вид сверху был хорош, разрушенный новый город скрывался за домами и деревьями, и Рушка казалась домашней и простой.

Все три всё ещё существующие гостиницы толпились на старой площади, прилепившись друг к другу боками и отличаясь только цветом ставен. В «Счастливом путнике» не оказалось свободных мест, в «Дальней дороге» нос жгло запахом тараканьей отравы, а в «Приюте странника» удалось снять вполне приличную комнату на две кровати.

— Сейчас на три дня, а там посмотрим.

Хотелось немедленно залезть под душ, но это право Брент уступил девушке. А сам бросил лишние вещи в углу и отправился наносить визиты.

Глава 12

В штаб, поразмыслив, не пошёл. Его непременно приняли бы со всем уважением, которого после предъявления бумаг стало бы ещё больше, но всё, что знают мелкие клерки в рушкинском штабе, становится известно и на Стене. И в чём тогда смысл?

Зато зашёл на почту, получил пачку писем до востребования, и в военный архив, где для Брента сняли несколько копий со схем. Майора Зурета не оказалось ни на службе, ни дома, уехал с женой к родственникам, а банк работал только до обеда, — так что в гостиницу он вернулся довольно быстро.

Ольша спала. Влажные волосы вылезали из-под намотанного на голову полотенца, на себя девчонка натянула сразу три одеяла, но выглядела как будто получше. Брент постарался не шуметь, взял с тумбочки оба полотенца и отправился мыться, тихо прикрыв за собой дверь.

Вода из кранов текла тонкой струйкой, зато была горячая, и Брент с наслаждением подставил ей макушку. Это огневичка может при желании мыться снегом, растапливая и нагревая его силой, и стираться и сушиться хоть на каждой остановке. А вот всем остальным приходится обтираться полотенцем, выжидая от бани до душа, между которыми иногда может быть много дней пути, и натягивать на не слишком чистое тело пропотевшее ношеное бельё.

Хорошо ещё, что на дворе не лето, иначе вонять Бренту помойной псиной.