— Можно, Клар, — разрешает мне мой парень.

Я доукладываю волосы и гляжу на время. А его уже приличненько так. Хватаю платье и мчу в комнату отдыха.

Христос за компьютером, ухитряется еще что-то делать.

— Если твой папа вернётся, скажи мне, — прошу я его.

— Угу, — выражает он согласие.

Я прохожу в комнату отдыха. Неприятность первая — замок в двери не работает, но Христос в соседнем помещении и предупредит меня в случае чего. Я достаю из кофра праздничное платье, снимаю юбку, блузку и колготки. Надеваю чулки и платье. Тянусь к молнии. Она на спине и застегнуть её не так просто.

— Христос! — зову негромко, стараясь не привлечь ненароком тех, кого не надо.

Мой ненаглядный не отзывается. Тогда иду к двери, решив, что он меня не слышит.

— Хр… — успеваю сказать перед тем, как отпрыгиваю назад, едва не получив по лбу дверью.

Напротив меня Александр Рихардович. Пиджака на нем нет. Рубашка, залитая чем-то оранжевым, расстегнута. Ну, то есть совсем расстегнута. Он её снимает на ходу.

И вот мы так и застываем друг напротив друга — он в расстегнутой рубашке, я — в незастегнутом платье…

Может, ну его — этот корпоратив?!

На нем точно не выживем…

Глава 8. Какой праздник без скандала?

Клара

Александр Рихардович снова хмурится. Этак скоро ему понадобится хороший косметолог.

Но хмуриться ему в этот раз мало. Правда, рубашку он снимать перестал — назад её спешно натягивает. Тоже, наверное, неловко себя чувствует. Я усиленно кошу глазами, чтобы не пялиться на голую грудь будущего свекра — что это мой будущий свёкр, в этом у меня никаких сомнений, и лучше, если их не будет у окружающих. Лучше — для этих самых окружающих.

А еще у меня обе руки так и остались заведены за спину в попытке застегнуть вредную молнию. Но что-то она никак. А… Хм… Тут еще такой деликатный момент. Доходит молния в расстегнутом виде где-то до середины моих бедных ягодиц, которые, по-моему, от случившегося конфуза тоже покраснели. А бельё-то на мне ни разу нескромное — я ж к Христосу после корпоратива собиралась. И явно не в ладушки играть. Как бы взрослые мы с Христосом Александровичем для ладушек.

Поэтому выход у меня один, чтобы положение не стало совсем уж плачевным. Ладно Александр Рихардович передо мной свой голый торс засветил… Ничего страшного, если разобраться. Можно представить, что мы всем семейством поехали в отпуск и пошли на пляж. Вряд ли я там упаду в обморок от его вида в плавках. А тут он всего лишь рубашку чем-то залил или это скорее Вольский постарался и собирался её переодеть.

Но вот, чтобы положение не стало совсем уж щекотливым, мне к Александру Рихардовичу стоит держаться лишь фасадом. И ни в коем случае не показывать тылы. Трусики у меня кружевные… И так… Не трусики даже — полосочки кружевные, вместе соединенные. Зато я эротично в них выгляжу! Но правда — не для старшего Шейгера.

— Что вы тут делаете, Клара Ивановна? — спрашивает у меня босс всех боссов, нервно стягивая перепачканную рубашку на груди.

Я надеюсь, он не подумал, что я его специально здесь караулю?!

— Платье надеваю, — сообщая очевидную вещь, — В приемной это делать мне показалось слишком экстравагантно.

— Вы всё? — с надеждой спрашивает Александр Рихардович.

— Нет. Молнию не могу застегнуть, — теперь уже хмурюсь я.

Возможно, косметолог понадобиться нам обоим.

— Мне вам помочь? — следующий вопрос Шейгера меня обескураживает настолько, что я даже делаю шаг назад от него.

— Нн-нее нна-до-о, — да еще и блею, как овечка.

— Клара Ивановна… А что вы предлагаете — мы тут так и будем стоять и друг на друга смотреть? — теряет терпение Александр Рихардович.

Это меня немного приводит в чувство.

— А Христос где? Он же в кабинете был! Что-то на компьютере делал…

— Не знаю. Я, когда пришел, его в кабинете не было. Вас в приемной не было. Я подумал… А неважно, что я подумал, — старший Шейгер машет рукой. Половинки рубашки снова расходятся, он их снова ловит и собирает на груди, — Давайте, я вам застегну эту вашу молнию, и вы пойдете, а я спокойно переоденусь.

Буквально подпрыгиваю на месте.

— Еще чего!

Александр Рихардович округляет глаза.

— В каком смысле?

— В таком, что это очень неловко, и мне не подходит. Пойду я лучше Христоса поищу… — с этими словами я стягиваю платье точно также, как Шейгер рубашку, только сзади и начинаю боком-боком обходить начальника.

— Да? Ну, как хотите, — до Шейгера, видимо, доходит, что не просто так я упираюсь.

Я продолжаю своё движение по огибанию отца своего парня, и в тот момент, когда я с ним равняюсь, случается то, что обычно и случается в таких случаях.

— Что здесь происходит? — это Христос.

И божечки-кошечки! Какой у него вид! А какой металл звучит в голосе! Чисто Вулкан — бог огня…

Но так-то — мне тоже есть, что сказать.

— Ты куда ушёл? Тут вот твой отец! Замок на двери не работает! А, если бы я в этот момент чулки надевала?! — не знаю, есть ли богиня огня, но я сейчас — ни дать, ни взять — Вулканиха.

— А ты в чулках? — Христос как-то сразу переключается и даже голову слегка наклоняет на бок.

Чулки, что ли, собрался рассматривать? Так у меня платье длинное!

— Хрррристос! — рычу я, наподобие овчарки, — Я тебя сейчас чем-нибудь тресну!

— Молодые люди! Вы не могли бы поругаться в другой раз? Мне переодеться нужно! Да и вам, Клара Ивановна, тоже себя в порядок привести не мешает, — взмаливается Александр Рихардович.

Христос возвращается в своё всегдашнее привычное состояние.

— А ты чего так стоишь-то? — начинает меня подкалывать.

— Молнию я не могу застегнуть! — даже слегка взвизгиваю. Вот бывают дни, когда лучше из дома не выходить.

Похоже, сегодня именно такой.

— Ох, ты, горе моё горькое, — вздыхает Христос и совершает стратегическую ошибку — шагает мне за спину.

А у меня рука устала — ну, сколько так можно простоять? Это ж неудобно! И платье я всё-таки отпускаю.

Христос у меня за спиной… Вид там, наверное, даже не 18+, а все 21+ потянет.

— А ты куда так собралась? — шипяще выдыхает мой босс. Любимый.

— На корпоратив… — решаю пискнуть в ответ я.

— В этом? — уточняет Христос и оттягивает трусики, после чего отпускает их.

Раздается такой смачный шлепок.

Александр Рихардович так краснеет, так краснеет, что мне его жаль становится. И себя тоже.

— Христос!