— С чего вдруг? — леденеет мой голос. — С того момента, как ты узнал о ребёнке, ты только и делаешь, что пытаешься мне приказывать. А она приходит с театральными благодарностями. Вы что, репетировали? Кто из вас должен был меня «убедить» вернуться?

В трубке наступает короткая пауза. Я почти слышу, как он перезагружается.

— Это неважно! Полина совершила акт вандализма! Я не позволю…

— Ты чего не позволишь, Павел? — перебиваю я его. Голос все такой же ровный, но внутри всё сжимается. — Лишишь её горнолыжки? Урежешь алименты? Подашь на опеку? Пожалуйста. Обсудим это в суде. Я уверена, судье будет очень интересно узнать, как твоя новая сожительница является в дом к моим детям, устраивает истерики и оскорбляет их. И как ты, вместо того чтобы её успокоить, оправдываешь её поведение.

Я не даю ему вставить слово.

— И да. Пока мы не выясним, как ты будешь общаться с детьми, не подвергая их психику подобным спектаклям, все встречи — только на нейтральной территории. И только без твоего «кашемира». Всё, что мне нужно от тебя сейчас, это деньги и отсутствие скандалов. Всё.

Я вешаю трубку. Руки трясутся. Я опускаюсь на табурет в прихожей и закусываю губу, чтобы не расплакаться. Сейчас нельзя. Никак нельзя.

С верхнего этажа доносится шум воды, Полина отмывается от желтого бунта. Я поднимаюсь на ноги и иду на кухню.

Кирилл и Матвей сидят за столом. Они не играют в телефоны, не ссорятся. Они просто молча ждут. Их глаза широкие, испуганные, вопрошающие устремлены на меня.

— Всё хорошо, — выдыхаю я, и голос всё-таки срывается. — Это был папа. Он поругался. Потом успокоится.

— Он нас… всё же повезёт на горнолыжку? — тихо, почти шёпотом спрашивает Матвей.

Я смотрю на него и понимаю, что не могу лишать их этого. Не из-за Паши. Из-за них.

— Да. Повезёт. Но мы с ним ещё поговорим о правилах.

Кирилл молча смотрит в стол. Потом поднимает на меня взгляд.

— Мам… а ты чего? Как ты?

Его простой вопрос пробивает всю мою броню. Ко мне подходит Матвей и неловко обнимает меня за плечи. Я прижимаюсь щекой к его руке, закрываю глаза. Они боятся, но они переживают за меня. Мы все в этой дыре вместе.

— Я устала, — признаюсь я. — Мне страшно. И очень обидно. Но я справлюсь. Потому что у меня есть вы. И всё будет хорошо. Просто сейчас… Сейчас просто трудно.

Они молчат. Никто не уходит. Мы просто сидим так, втроём, в тихой кухне, пока не замолкает вода наверху.

Я чувствую, как по щеке скатывается предательская слеза. Но я тут же её стираю.

— Идите, помогайте сестре. Потом все дружно — спать.

Они кивают и выходят. Я остаюсь одна. Рука непроизвольно ложится на живот. Там, внутри, тихо. Спит.

«Всё будет хорошо, — шепчу я ему и себе. — Я обещаю. Мы справимся».

И впервые за этот бесконечный вечер я почти верю в эти слова. Потому что другого выхода у меня просто нет.

Глава 10. Лиза

Тишина обволакивает дом густым, плотным, почти осязаемым коконом. Не та гнетущая тишина, что была после ухода Павла, полная недосказанности и слез. А другая. Мирная. Звенящая. Моя.

Я медленно иду из комнаты в комнату, и мое отражение в темных окнах, как размытый силуэт. Ни криков, ни споров, ни грохота приставки. Только тиканье часов на кухне и редкий скрип половиц на террасе под моими босыми ногами.

Они уехали три дня назад. Паша забрал их без единого слова, с каменным, непроницаемым лицом. Он кивнул, когда я зачитала ему свои условия с листа, который держала в трясущихся руках: нейтральная территория для встреч, никакой Юли в поле зрения детей, никаких разборок при них. Он выслушал, бледнея, и просто сказал:

«Хорошо».

Не «я подумаю», не «ты не имеешь права». Просто «хорошо». Эта покорность была почти страшнее его гнева. Словно он сдался. Словно я выиграла сражение, но поле битвы оказалось усеяно таким пеплом, что дышать невозможно.

Но сейчас я дышу. Глубоко. Наслаждаясь этим непривычным, почти забытым чувством — быть одной в собственном доме. Не матерью, не женой, не разведенной одиночкой, а просто… Лизой. Женщиной, которая ждет ребенка и которая устала до костей.

Я глажу ладонью округлившийся, твердый живот. Малыш шевелится, будто соглашаясь со мной. Да, нам обоим нужен этот покой.

Тишина начинает давить. Не физически, а как напоминание. О том, что жизнь не остановилась. Она требует действий, решений, движения вперед. И первое, что приходит в голову, навести порядок. Мне кажется это какая-то базовая настройка у всех женщин, в любой непонятной ситуации начать уборку.

Не только в мыслях, но и в доме. Выбросить хлам, который копился годами. Освободить место для нового.

Решение созревает мгновенно. Антресоль. Там, в пыльных коробках, хранится прошлое. Детские комбинезончики, которые носили еще мальчишки. Я берегла их, то ли по сентиментальности, то ли из глупой надежды, что когда-нибудь они снова пригодятся. И вот этот «когда-нибудь» настал.

Я тащу из гаража складную лестницу, устанавливаю ее под люком. Дерево скрипит предательски громко в тишине дома. Каждый шаг отзывается тянущей тяжестью внизу живота. Я осторожна, как боевой слон на хрупком льду.

Люк поддается со скрежетом, осыпая меня градом пыли. Я моргаю, отплевываюсь и заглядываю в темноту. Пахнет старым картоном, затхлостью и воспоминаниями.

Включаю телефонный фонарик. Лучи выхватывают из мрака знакомые коробки. Помеченные моим аккуратным почерком: «Детские вещи 0-6 мес», «Распашонки», «Ползунки».

Вот она, нужная. Я подтягиваю ее к краю. Она тяжелая, неподъемная.

Сдвигаю ее, чтобы было удобнее схватить, и задеваю рукой что-то еще. Другую, более плоскую коробку из грубого картона. Она летит вниз с глухим, нелепым шлепком, падая на пол в прихожей и рассыпаясь содержимым.

Черт.

Спускаюсь, ворча на свою неуклюжесть. Это папка Паши. Старая, еще с тех времен, когда он только начинал свое дело и таскал чертежи между домом и офисом. На боку криво выведено маркером: «РАБОТА».

Я собираю разлетевшиеся листы ватмана с сложными схемами и цифрами, которые всегда казались мне магическими заклинаниями. Аккуратно складываю их, чтобы не помять. И вдруг из папки выскальзывает что-то еще.

Несколько выцветших фотографий. И простой белый конверт, без адресата.

Фотографии… Я не могу удержаться. Сажусь на нижнюю ступеньку лестницы, отряхиваю пыль с первого снимка.

Молодой Паша.