— Мой кашемир! — её крик сменяется с визга на низкий, хриплый вопль. — Ты… ты… сумасшедшая тварь!

Это «ты» адресовано уже не мне. Её взгляд, полный ненависти, устремляется на балкон, где стоит Полина, бледная, дрожащая, но с всё ещё горящими от гнева глазами. Дочь опоминается первой.

— Сама тварь! Убирайся от нас! — кричит она в ответ, но в её голосе уже слышны слезы и испуг. Она отшатывается с балкона и скрывается из виду.

Юля рвется вперед, словно собираясь ворваться в дом и учинить расправу, но я инстинктивно перегораживаю ей дорогу, захлопывая дверь наполовину.

— Вам нужно уйти, — звучит мой голос, глухой и неестественно спокойный, будто это говорит кто-то другой. Внутри всё дрожит.

— Уйти? — она фальшиво смеется, и этот звук страшнее крика. Она тычет пальцем в сторону дома. — Вы что, не видите, что сделало ваше недоделанное отродье? Это кашемир! Это стоит больше, чем твоя старая машина!

В дверном проеме возникают две тени. На шум сбегаются Кирилл и Матвей. Кирилл с мрачным удовлетворением разглядывает испачканную Юлю, его взгляд скользит по мне, оценивая ситуацию. Матвей смотрит с ужасом, но не на Юлю, а на банку в руках у убегающей Полины.

— Офигеть, — безразлично констатирует Кирилл. — Полина-терминатор.

— Заткнись, — шикает на него Матвей, а потом обращается ко мне: — Мам, что случилось? Юля, вы чего тут… в таком виде?

— Что случилось? — передразнивает его Юля, обращаясь к ним, словно ища у мальчишек поддержки, но встречая лишь стену отчуждения. — Ваша ненормальная сестренка только что облила меня краской! Вам не стыдно? Паша вам всем устроит, я ему сейчас позвоню!

— Зря вы её «зайчиком» называли, — язвительно бросает Кирилл, опираясь о косяк двери. — Наших зайчиков дразнить нельзя. Они кусаются. И красят.

— Кирилл! — одергиваю я его, но уже поздно.

Лицо Юли искажается еще сильнее. Она, кажется, понимает, что сочувствия здесь не найдет.

— Да вы все тут ненормальные! Одна другой краше! — вопит она, вытаскивая из кармана телефон. Пальцы в липкой перчатке судорожно тыкают в экран. — Я сейчас же звоню Паше! Он вам всем устроит! Он…

Она не договаривает. Сверху, по лестнице, доносятся всхлипы. На площадке появляется Полина. Она спускается на несколько ступенек и замирает, прижимая к груди пустую банку из-под краски, как преступник вещдок. По её щекам текут крупные слезы.

— Она… она виновата… — всхлипывает она, глядя на Юлю. — Она виновата во всём!

Это зрелище, моя маленькая, размалеванная слезами дочь, обвиняющая гламурную разъярённую женщину в дверях, становится последней каплей. Во мне что-то обрывается. Усталость, боль, предательство, абсурдность всего происходящего, всё это сгорает в одно мгновение, оставляя лишь пепел и ледяную, всепоглощающую ярость.

— Выходите. Отсюда. Сейчас же, — звучу тихо, но с такой железной интонацией, что Юля на секунду замолкает, а мальчики вытягиваются по струнке.

— Что? — ошеломлена она.

— Вы пришли в мой дом, — я распахиваю дверь, чтобы она видела всех нас: меня, моих детей, мою семью. — Вы оскорбляете моих детей. Вы позволяете себе говорить со мной в таком тоне. Вы не имеете на это никакого права. Никакого.

— Ваш дом? Это дом Паши! — пытается она парировать, но её пыл уже угасает перед моим холодным бешенством.

— Юля, — произношу я её имя впервые, и оно звучит как приговор. — Пока вы не облиты с ног до головы, убирайтесь. И передайте Павлу, что если он хочет что-то обсудить, пусть приходит один. Без своего… кашемира.

Я вижу, как с её лица окончательно спадает маска уверенности, обнажая растерянную, испуганную и очень молодую девушку. Она что-то бормочет, судорожно сжимает телефон и, шмыгнув носом, резко разворачивается и бежит по вымощенной галькой дорожке к воротам в своих испорченных сапогах.

Я захлопываю дверь, поворачиваю ключ и прислоняюсь к холодному дереву спиной. В доме воцаряется оглушительная тишина, нарушаемая лишь прерывистыми всхлипами Полины.

Трое пар стоящих глаз прикованы ко мне. Я закрываю веки, пытаясь собрать в кулак расползающиеся обрывки самообладания.

— Мам… — тихо начинает Матвей. — Она же позвонит папе…

Я открываю глаза.

— Полина, иди в ванную и немедленно смой с себя эту краску, — говорю я ровным, лишенным эмоций голосом. — Кирилл, Матвей, идите на кухню. Ждите меня.

Они не спорят. Полина, понурив голову, бредет наверх. Мальчики, переглянувшись, молча плетутся вглубь дома.

Я остаюсь одна в прихожей, слушая, как за дверью заводится чужой автомобиль и с ревом отъезжает. И только тогда позволяю себе прошептать в гробовую тишину:

— И пусть звонит.

А через минуту, осознавая, что получила защиту в виде своих детей, мои губы расползаются в едва заметной улыбке.

Глава 9. Лиза

Оглушительная тишина в прихожей длится ровно три минуты. Ровно столько, чтобы Полина скрылась в ванной, а мальчики, бросив на меня испуганные взгляды, послушно поплелись на кухню.

Я всё ещё прислонена спиной к двери, будто своим телом удерживаю весь хаос снаружи. Ладони влажные, в висках стучит. Глубокий вдох. Выдох. Ещё один. Я пытаюсь вдохнуть уверенность, а выдохнуть дрожь, застывшую где-то глубоко внутри.

Тишину разрывает оглушительная вибрация. Мой телефон, лежащий на тумбе, подпрыгивает и звенит, освещаясь именем «Паша».

Сердце на секунду замирает, а затем обрушивается вниз, в пятки.

Я отталкиваюсь от двери, подхватываю телефон. Палец задерживается над кнопкой ответа на секунду. Я собираю весь свой страх, всю усталость, всю боль в один плотный ком и проглатываю его. Голос, который звучит в трубке, поразительно спокоен.

— Да, Павел.

— Ты вообще в себе?! — его крик такой громкий, что я на автомате отвожу телефон от уха. — Что это было?! Что вы там, совсем с катушек съехали? Юля вся в краске! Она не может успокоиться!

Я жду. Жду, пока его первая волна ярости схлынет. Мое молчание, кажется, злит его ещё больше.

— Ты меня слышишь?! Наша дочь облила девушку краской! Как ты могла это допустить?!

— Моя дочь, — говорю я тихо, но так, чтобы каждый звук был отчеканен из стали, — Отреагировала на то, что твоя девушка без приглашения явилась в наш дом и позволила себе оскорблять меня и моих детей. В моём доме.

— Не неси чушь!