Я прошу прощения, хотя понимаю, что сама себя вряд ли прощу, если с Платоном что-то случится. Мне страшно от одной только мысли, что он где-то там, с психичкой-мамашей, которая действительно на всё, что угодно способна!

Марат поднимается со своего места, сдержанно возвращает стул на место и, не глядя на меня, произносит:

— Как только тебе станет лучше, ты уйдешь из этого дома. Больше не хочу видеть тебя никогда в жизни.

С губ срывается скулеж, жалкий и тихий. Нет, только не это! Я ведь никогда не смогу увидеть Платона.

— Почему ты не рассказал мне правду с самого начала? — по щекам катятся слезы, но я подаюсь вперед, стискивая в пальцах крепче одеяло, — Почему? Ведь тогда я бы не думала, что ты просто выкрал ребенка у матери и не даешь ей с ним видеться. Тогда я бы… я бы никогда не купилась на ее ложь…

— Потому что сестра-наркоманка — это не то, чем стоит гордиться? Потому что тогда бы могла отнестись к Платону плохо? Потому что ты чужой человек и это не твое дело? Выбери сама, что тебе нравится, — хмыкает с невеселой иронией Баев. — Сейчас уже нет разницы, правда не поможет найти Платона.

— Я бы не поступила так глупо, если бы знала обо всем…

— Если бы ты мне верила с самого начала, а не каким-то посторонним людям, все точно бы сложилось иначе, — резко отрезает Марат.

— Было столько людей, кто хотел навредить Платону! Я не верила вообще никому! Даже тебе!

— Да, вот только разве я хотя бы раз сделал плохо ребенку? Или я ужасно относился к тебе? Кажется, я даже повода не давал мне не верить… но гребаная женская солидарность, да? Ты решила, что я изверг и тиран, что отобрал ребенка у матери. Фактически ты права, конечно, я ведь и правда его отобрал и не давал видеться. Ну а ты, мать Тереза, наконец-то восстановила справедливость! — сорвавшись, рыкает Баев.

Он опрокидывает стул одним махом и я, пискнув, закрываю голову руками и зажмуриваюсь. Но Марат даже не собирался меня бить или делать что-то плохое — развернувшись, он быстро выходит из комнаты, с грохотом захлопывая за собой дверь. И теперь, оставшись одна, я сползаю вниз, закрываю лицо ладонями и наконец даю волю истерике.

Глава 24

После слез и истерики я чувствую себя опустошенной. Просто лежу, отвернувшись к стене и корю себя за все, что произошло. Я знаю, что я виновата. И я не прощу себя, если с Платоном что-то произойдет.

— Полина, я сварила бульон, выпейте, пожалуйста, — вдруг слышится рядом негромкий голос Катерины.

Я даже и не слышала, как она вошла.

— Не хочется, — бубню я тихо, не шевелясь.

Не хочется ничего. Ни шевелиться, ни пить бульон, ни вообще существовать. Из-за моей глупости может пострадать ребенок. Невинный малыш, который и без того натерпелся, к которому я привязалась, будто к своему собственному. Я и знать не могла о том, какая тяжелая у этого крохи судьба с самого рождения. Стоит только вспомнить о словах Марата, о том, как нашли Платона, всего истощенного, брошенного и ненужного, душу просто выворачивает. Мне будто физически больно, настолько тяжело об этом думать.

Выходит, Жене ее малыш вообще был не нужен, раз она так легко оставила его в каком-то притоне. Но стоило только брату забрать его, как она тут же объявилась и принялась шантажировать. А говорит это только об одном — сестра Баева пойдет на все ради того, чтобы получить деньги. Она уже вышвырнула один раз Платона на мороз, когда не получила желаемого, не пожалеет и теперь. Остается только надеяться, что Марат не допустит подобного, но для этого как минимум придется выполнить требования Жени. Выполнить, даже не получив гарантий, что ребенок после этого окажется дома…

Я зажмуриваюсь и горячие слезы стекают по щекам вниз. Какая же я дура, дура, дура! Баев прав насчет меня, прав будет даже когда из дома выставит. Я не заслужила быть рядом с Платоном, раз вот так легко подвергла его опасности…

— Полиночка… вам надо поесть.

Вздрогнув, я поспешно стираю слезы. За всеми этими мыслями я даже не заметила, что Катерина не только не ушла, но и села рядом. Лишь сейчас, опомнившись, я ощущаю ее теплую ладонь на своем плече.

— Мне не хочется… правда не хочется, — отказываюсь я, но пожилая экономка не сдается так просто.

— Нужно. Полина… — зовет она мягко и мне приходится обернуться, потому что Катерина молчаливо ждет моей реакции. Мы встречаемся взглядами и женщина понимающе приподнимает уголки губ. Она смотрит на меня без осуждения, только с сочувствием.

— Знаете… когда я похоронила сына, мне казалось, что весь мир померк, — говорит вдруг Катерина и я застываю от внезапного признания, — моего единственного ребенка сгубила не неизлечимая болезнь, не катастрофа, не что-то такое… неизбежное, на что ты и повлиять-то не можешь. Раньше мне казалось, что такие беды ты всегда предчувствуешь. У матери с ребенком ведь особая связь…

Катерина невесело улыбается и качает сокрушенно головой. Не выдержав, я сажусь на постели и стискиваю ее сухую худенькую ладонь в своей, заглядывая в глаза с участием. Видно, с какой тяжестью дается этой женщине вспоминать настолько нелегкое прошлое.

— Коля тогда из армии вернулся. Радость такая — раньше ведь два года служили! Девушка его дождалась и день стоял такой погожий, весенний… Он прямо весь светился. Собирался предложение сделать, колечко привез, — Катерина замолкает ненадолго, а потом, опустив голову, продолжает глухо: — Я тогда дома у отца Марата работала, самому Марату еще лет пять было… Мне звонят вечером… так и так… никто не виноват, несчастный случай…

Я немею. Мне даже представить сложно, что перенесла Катерина и кажется кощунством сейчас говорить что-то. Все равно никто не сможет понять женщину, потерявшую своего ребенка, через какие страдания ей пришлось пройти.

— Не знаю, как я тогда выжила. Даже не помню те дни, будто в тумане все. Семья Баевых мне очень помогла, конечно, но все это — деньги, бумажки эти, ничто, когда ребенка теряешь. Когда такое случается, все неважно становится, ты всё отдать готов, лишь бы вернуть, спасти, уберечь…