После Вадима я поняла одну простую истину: все мужчины одинаковы – обещают золотые горы, а оставляют с пустыми руками и разбитым сердцем.

– Гришка – просто дурак, – говорю, беру вилы и вонзая их в кучу сена. – Думает, раз он управляющий, то ему все дозволено. Вчера еще ляпнул: «Нина, ты бы мне пирогов напекла, я бы к тебе вечером заглянул». Пирогов ему! Разве что с мухоморами.

Люся хихикает, тоже берет вилы и начинает ворошить сено. Мы работаем молча – только телята мычат да вилы скрипят по полу. Жара стоит невыносимая, платье прилипло к спине, и я невольно вспоминаю то время, когда была совсем другой.

Помню, как Вадим смотрел на меня, словно я была центром его вселенной. Как он целовал мои руки, обещал увезти меня в город, показать настоящую жизнь. Тогда я верила каждому его слову, строила воздушные замки. А когда он исчез, я осталась наедине со своими иллюзиями и растущим животом.

Потеря ребенка окончательно меня сломила. Ночами я рыдала в подушку, а днем делала вид, что все в порядке. Никто не знал, как мне было плохо, как я ненавидела себя за слепую доверчивость.

Вот тогда-то я и построила вокруг себя неприступную крепость. Мужики? Да пошли они все лесом. Пусть Гришка строит мне глазки, пусть новый хозяин ходит важным павлином – мне плевать.

Никто больше не доберется до моего сердца, никто не найдет ту прежнюю Нину, которая еще умела любить.

– А знаешь что, Нин, – Люся прерывает мои мрачные размышления, – Гришка-то наш, поди, уже трясется от страха. Вдруг Марат решит его с должности сместить? Он же привык тут царить, всех девчонок за косы дергать. А если новый начальник начнет порядки наводить? Говорят, этот Марат еще молодой, лет тридцать пять максимум. И плечистый, мне бухгалтерия уже все разболтала, тони там в обмороке после его визита. Но городской, Нин. А такие нашу жизнь не понимают.

– Плечистый, не плечистый – мне все равно, – равнодушно отвечаю, раскладывая сено по кормушкам. – Лишь бы зарплату исправно платил. Захарыч был добрым и щедрым, любил он свою ферму. Если его сынок начнет тут командовать, я ему прямо скажу: «Иди сам телят корми, посмотрим, как ты справишься». А Гриша пусть подлизывается сколько хочет. Может, его действительно уволят. Хоть отдохнем от его приставаний.

Люся кивает, но видно, что она все равно переживает. Мы продолжаем работать – телята жуют сено, вилы поскрипывают, а я думаю: интересно, что нам принесет этот загадочный Марат? Захарыч был тихим, незаметным, добрым. А этот, судя по всему, приедет и начнет все переворачивать вверх дном.

– Не знаю, что-то мне тревожно. А вдруг он решит продать ферму? Тогда куда мы все денемся?

– Продаст – ну и пусть, – пожимаю плечами. – Жалко, конечно, но что-нибудь придумаем. Главное, чтобы он в мой коровник не лез со своими городскими замашками. А то вилы у меня, сама знаешь, острые.

Мы замолкаем, продолжая возиться с сеном. Я думаю о прошлом, о том, какой я была раньше – открытой, доверчивой, готовой поверить в любовь.

Теперь все изменилось. Марат, Гриша, хоть сам президент – мне все равно. Сердце наглухо заперто, ключ потерян. Я работаю, живу, дышу. Телята – моя семья, Люська, да пироги которые люблю стряпать, придумывая новые рецепты.

А все остальное – пустой шум, от которого лучше держаться подальше.

Но не успеваем мы насладиться относительной тишиной, как в коровник вбегает Гришка с выпученными глазами и начинает размахивать руками, как мельница на ветру.

Да уж, наш управляющий совсем с ума спятил.

Глава 2 Марат

Сижу в своем «Лексусе», смотрю на покосившиеся заборы и думаю: «И зачем я сюда приехал?»

Навигатор молчит, будто тоже в шоке от того, что привез меня в эту глушь. Последние пять километров дорога была такой, что я боялся оставить подвеску где-нибудь в колдобине.

А ведь когда-то я бегал здесь босиком, лазил по яблоням и считал, что деревня – это рай на земле. Детская наивность, блин. Сейчас, глядя на облупившиеся дома и покосившиеся заборы, я понимаю: рай остался в прошлом, а я приехал в какой-то музей под открытым небом.

Отец... Захар Петрович.

Упрямый, как танк, и влюбленный в эту ферму, как мальчишка в первую девочку. Всю жизнь вкладывал в нее душу, деньги, здоровье. А теперь лежит в больнице, и врачи качают головами. «Сердце не выдержало, – говорят. – Надо было меньше нервничать».

Меньше нервничай! Да он же жил только этой фермой. Каждая корова была ему как дочь, каждый теленок – как внук.

А я? Я мечтал о небоскребах, офисах, деловых костюмах. И вот теперь приехал сюда, чтобы разгребать то, что он оставил.

Выхожу из машины, и первое, что меня встречает, – это запах.

Боже мой, какой запах! Навоз, сено, молоко – все смешалось в один «аромат», от которого хочется немедленно вернуться в город. В Москве пахнет выхлопными газами и кофе. Здесь же... здесь пахнет жизнью, но какой-то первобытной, неотшлифованной.

И тут ко мне подбегает управляющий. Кажется, Григорий Иванович. Лысина блестит на солнце, как маяк, рубашка расстегнута на три пуговицы, обнажая волосатую грудь. Улыбается так широко, что я боюсь – сейчас челюсть вывихнет.

– Марат Захарович! – кричит он, протягивая руку. – Наконец-то! Мы вас так ждали! Так ждали!

Пожимаю его липкую от пота ладонь и думаю: «Да уж, видно, что ждали». Гришка – так его, видимо, все называют – прямо трясется от волнения. Наверное, боится, что я его с первого дня уволю. И знаете что? Он не так уж и неправ.

– Пойдемте, пойдемте! – тараторит он, хватая меня за локоть. – Я вам все покажу, все расскажу! Ферма у нас что надо, порядок полный, все как любил ваш папенька!

Идем по территории, а Григорий не умолкает ни на секунду. Рассказывает об удоях, племенном скоте, планах на будущее. Говорит так быстро, что я едва успеваю кивать.

В городе я привык к деловой четкости: факты, цифры, конкретика. А тут сплошная вода, приправленная деревенскими подобострастием.

– А вот здесь, – размахивает он рукой, – у нас бухгалтерия. Пойдемте, познакомитесь!

Заходим в небольшое здание, и я словно попадаю в машину времени. Обои в цветочек, на стене