Сладкая ягодка. Горький огурчик
Ольга Дашкова
Глава 1 Нина
– Нинка! Нинка, ты где? Нинка!
– Не ори, Люся! Совсем одичала, как в лесу ей богу!
– А, вот ты где! От того, что я сейчас расскажу, ты упадешь!
Моя неугомонная подруга Люся врывается в коровник как ураган, хлопая дверью так, что телята разбегаются по углам, а я чуть не роняю ведро с комбикормом.
– Я не собираюсь падать, – отвечаю спокойно, ставя ведро на землю.
– Новый хозяин приехал! – выпаливает она, а глаза горят, как у ребенка, нашедшего клад. – Гришка, наш управляющий, уже весь на взводе, как жеребец перед ярмаркой, гривой трясет и копытом бьет!
Вытираю пот со лба тыльной стороной ладони и скептически смотрю на подругу. В коровнике такая жара, что можно яичницу жарить, платье липнет к телу, коса оттягивает назад, как якорная цепь, косынка норовит сползти на глаза. Мне тридцать три года, и за эти годы я повидала достаточно, чтобы не подпрыгивать от каждой новости и не падать в обморок.
От волнения у Люси даже испарина выступила над верхней губой. Господи, что же это за событие такое грандиозное? Папа Римский приехал, что ли?
Тот самый «жеребец», Григорий Иванович, часто говорит мне: «Сердце у тебя, Нина, как ледяной ком». Что тут скажешь – попал в точку. Оно и есть ком, и растапливать его я никому не позволю. В моей жизни уже было достаточно экспериментов.
Мужики... Хех, где они, эти мужики?
Я в них настолько разочаровалась, что даже смешно. Пять лет назад я думала иначе. Был один – городской по имени Вадим. Красивый, ухоженный, слова правильные говорил. Обещал мне золотые горы, а в итоге оставил одну, беременную, с разбитыми мечтами и кучей глупых иллюзий.
Тогда я чуть не сломалась окончательно. Но выстояла. Знаете почему? Потому что рассчитывать было не на кого, кроме себя самой. А этот новый хозяин – очередной городской тип, который приедет, покрутит носом, покажет пальцем и свалит обратно в свой комфортный мирок.
Деревня – штука серьезная, не всех принимает. Пережевывает таких и выплевывает, но уже без костей.
Еще один чужак. Для меня он – никто. И точка. Лишь бы не мешал работать и вовремя платил зарплату.
– Люся, а откуда он вообще взялся? – спрашиваю, вновь подхватывая ведро, направляясь к кормушке.
Телята тычутся мордами, жалобно мычат, а я сыплю комбикорм и стараюсь не думать о том, какие перемены нас ждут.
– Так это, говорят, сын Захарыча – Марат.
– Захарыч про сына ни слова не сказал, – удивляюсь я. – И что, теперь он прямо хозяин? Городской в пиджаке, со швейцарскими часами и айфоном последней модели. Приедет, начнет нас тут строить, объяснять, как жить, работать. Как будто мы тут не пашем с рассвета до заката.
Люся идет следом, подхватывает второе ведро. Ее сарафан развевается, русые волосы растрепались от жары, но руки работают автоматически – сыпет корм, поправляет сено. Она хмурится, словно пытается угадать, что этот загадочный Марат принесет в нашу размеренную жизнь.
– Не знаю, Нин, – вздыхает она. – Девки на ферме шепчутся, что он в Москве жил, бизнес там какой-то крутил. Большие деньги, видимо. А теперь решил ферму под себя забрать. Захарыч-то совсем плох стал, в больнице лежит, а может уже помер. А этот Марат... Кто его знает, что у него на уме? Может, все тут перевернет с ног на голову, а может, плюнет и уедет восвояси. Но Гришка уже штаны намочил от страха, боится, что его с управляющего скинут.
Пожимаю плечами, поправляя фартук, который еле держится на талии. Григорий – это вообще отдельная комедия. Сорок лет мужику, лысина блестит на солнце, как сигнальный маячок, а он все девок окучивает. Вечно подмигивает, за локоть хватает, комплименты сыпет: «Нина, ты у нас как спелая ягодка».
Ягодка, ага. Только никому не нужная такая ягодка.
После истории с Вадимом я научилась держать всех мужиков на безопасном расстоянии. Тот был настоящий городской щеголь – гладкий, как с обложки журнала, костюмчик с иголочки. Приезжал в деревню по каким-то делам, увидел меня на ферме и начал заговаривать. Я тогда была моложе, наивнее, верила в сказки про любовь.
Он говорил красивые слова, обещал жениться, называл меня «ягодкой сладенькой». А я таяла, как масло на горячей сковороде, уже платье свадебное шила, о детишках мечтала. Потом узнала, что беременна, и с радостью ему сообщила.
А он... просто исчез. Растворился, как дым.
Оставил только записку: «Нина, прости, я не готов».
Не готов, понимаешь. А я, по его мнению, была готова? Одна, с животом, с позором на всю деревню, где каждая старушка считала своим долгом обсудить мою «ошибку». Потеряла ребенка на пятом месяце – от стресса, от слез, от того одиночества, которое грызло изнутри.
С тех пор дала себе клятву: никаких мужиков. Точка. Телята – вот мои дети, коровник – мой дом. А сердце? Заперто на семь замков, и ключи выброшены в глубокий колодец.
– Гришка – это полбеды, – бурчу, переходя к следующей кормушке. – Он хоть местный, знаю, как с ним разговаривать. А этот новый... Приедет, начнет умничать, новые порядки заводить, объяснять, как коров доить правильно, как сено ворошить по науке. Пусть только попробует. Вилы у меня острые.
Люся кивает, но в ее глазах читается тревога. Она насыпает комбикорм, а я вижу, как она то и дело оглядывается на дверь, словно ожидая, что этот загадочный Марат вот-вот появится в коровнике.
– Нин, а что ты думаешь о Григории? – неожиданно спрашивает подруга, ставя пустое ведро. – Он же ходит за тобой по пятам. Вчера опять крутился рядом, подмигивал, как жених на смотринах. И на свидание звал – я слышала. Да об этом вся деревня знает.
Прыскаю от смеха, высыпая остатки комбикорма. Да, Григорий, это моя отдельная боль. За мной особенно активно охотится. Вчера схватил меня за руку, когда я несла молоко, – чуть ведро не уронила.
«Нина, – говорит, – ты как цветок в навозе, сияешь среди всех этих коров».
Сияю, конечно. В основном от пота и усталости. Но Гришка настойчив – то многозначительно подмигнет, то обнимет за талию. А
