В сарае у стены гора больших потрепанных рюкзаков, оленьи рога. На дощатом полу, в ожидании пассажирского вертолета, лежат на спальных мешках мужчины, оборванные, заросшие многодневной щетиной, крепко пропахшие потом и костром. В стене пассажирского зала окошечко диспетчера, он же кассир, он же радист, синоптик и директор аэропорта. Его круглая, бритая налысо, голова высовывается из окошечка.

— Раевский есть? — кричит диспетчер.

Мужчины на полу завозились. Один приподнял голову.

— Есть! Я Раевский. Чем могу служить?

— Телеграф тебе. Иди сюда, прочитай и распишись.

Юрий тяжело поднялся, чуть пошатываясь, подошел к окошечку. Диспетчер подвинул ему журнал радиограмм, ткнул пальцем в нужную строчку. Раевский потер глаза и прочитал текст на приклеенных к странице узеньких полосках телеграфной ленты:

«КАРМЕН БОЛЬНИЦЕ ТЧК ЕСЛИ ЛЮБИШЬ УВОЗИ ЕЕ БУДЬ С НЕЙ ТЧК И БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ ТЧК = ОТПРАВИТЕЛЬ: АЛЕКСЕЙ =»

Эпилог

Мы успели купить два билета на проходящий поезд до Ленинграда, в плацкарт. Места оказались в соседних вагонах, на верхних полках-боковушках. Днем мы сидели то в моем вагоне, то в Юрином, разговаривали, смотрели фотографии. А ночью сматывались в прохладный, пропахший мазутом, тамбур и целовались там запоем под стук колес и лязг вагонного железа. Под утро возвращались, забирались на свои верхние боковушки и затихали, как крольчата в норе, думая друг о друге.

Потом был Ленинград, знакомство с Раевскими, с их младшим сыном Арсением, бело-рыжей собакой породы колли, пушистой сибирской кошкой и болтливым волнистым попугайчиком. На второй день по приезде мы подали заявление в ЗАГС, получили серенькую листовку с пафосным названием «Правила поведения для брачующихся» и тоненькую книжечку с товарными чеками для покупок в салоне для новобрачных. Там продавали обручальные кольца, импортную посуду, хрусталь и красивое постельное белье. Продавали там и свадебные платья, и костюмы для женихов, но мое платье шили мама с Зиной, а туфли к платью и костюм для Юры привез из Франции мой папа.

Как и положено советским молодоженам, три месяца, до даты регистрации, мы «проверяли чувства» в огромной комнате ленинградской коммуналки с бесконечными коридорами, кучей дверей и километрами висящих проводов, ведущих неизвестно откуда и куда, свисающих из-под потолка жирными гусеницами. Комната принадлежала Юриному другу, который умотал в Монголию работать по контракту, аж на целых три года.

А потом была наша свадьба. Застолье организовали в квартире Раевских на Васильевском острове, в доме дореволюционной постройки, с высоченными потолками, пыльной лепниной, широкими дверными проемами и ванной прямо посреди кухни.

Из Камня Верхнего я, без особого труда, перевелась на работу в Ленинград, в одну из крупных областных газет. И снова в моей жизни изменились смыслы, началась моя по-настоящему взрослая жизнь. Потом родились наши дети. Почему-то у меня получалось рожать только сыновей. Когда их было уже трое, Юра предложил рискнуть еще раз, «а вдруг там девочка?». Но я отказалась рисковать, сказала, что уже отдала демографический долг родине, «выдала стране угля сверх плана», а если кому очень надо еще и девочку, то пусть сам и рожает.

* * *

Когда со мной случилось то несчастье и меня уложили в реанимацию, Шауэр сразу же разыскал мою тетю, дозвонился ей в Москву. Зина примчалась уже через день, а следом сорвались из-за границы мои мама и папа. Они дежурили в палате, ловили каждый мой вздох и удар сердца. Зина втихаря бегала на окраину Камня Верхнего, в полуразвалившуюся церковь, внутри которой росла метровая крапива и паслись козы. Тетушка ставила свечки перед обшарпанными образами святых, уцелевшими на стенах, молилась истово, просила за меня высшие силы.

По словам Зины, Алексей приволок меня тогда в приемный покой больницы, а сам пошел в милицию и орал там, что убил меня и чтобы его арестовали. Потом доходили слухи, что Блинов уехал, кто-то сказал, что, мол, подался в торговый флот. Может быть.

* * *

Примерно через год после нашей свадьбы я получила письмо от тети Зины. Она писала, что господь наградил ее за все страдания и переживания. К письму прилагалась красивая открытка-приглашение со свадебными кольцами. «Уважаемые Георгий и Кармен! Борис и Зинаида приглашают вас на торжественную регистрацию брака…».

Борис Германович познакомился с Зиной, когда она примчалась ухаживать за мной в больнице. Несколько раз он делал ей предложение, но она отказывалась, все не могла поверить, что такой необыкновенный мужчина всерьез обратил на нее внимание. Но Шауэр был терпелив и настойчив, и Зина наконец согласилась.

Моя милая тетушка помолодела лет на десять, рядом с ней и мой бывший главред помолодел и буквально расцвел. Они вместе встретили в Москве Мишель, дочь Жанну и Шауэра, и подружились. Вот так, нечаянно-негаданно, одинокий, суровый человек обрел разом и жену, и дочь, и двух французских внуков. Словом, обрел семью и смысл жизни. Из заводской многотиражки Борис Германович уволился, его пригласили работать в один из закрытых институтов при Министерстве Госбезопасности.

Зина и Шауэр проживут в любви и согласии почти тридцать лет. На его похоронах, на красных атласных подушечках понесут все его награды — добрый десяток орденов и медалей Советского Союза, Франции и Германии. В последний путь его проводят с воинскими почестями и салютом.

* * *

А мы с Юрой жили дружно, жили по-разному, всерьез ссорились редко, мирились потом бурно. Да и ссориться было просто некогда, у кого трое детей, тот поймет. Вместе со страной проживали тревоги, боль потерь, хаос безвластия, страх за подрастающих сыновей. Когда институт, в котором работал Юра, начали сокращать, а потом и вовсе закрыли, он зарабатывал где только было возможно. Пригодились все его навыки, от пайки кастрюль и ремонта телевизоров до укладки бетона и перевода инструкций к бытовой технике.

Газету, в которой я работала, продали за долги какому-то забугорному предпринимателю. Я не смогла подстроиться под новые требования владельца издания и уволилась. В это же время наши друзья открыли собственное маленькое издательство, и я начала писать под заказ детективы и эротические романы. Платили неплохо.

Вспоминала ли я когда-нибудь о своей любовной эпопее в далеком старинном городке с эпичным названием Камень Верхний? Нет, пока мой мир наполнял свет мой Юра, пока