Главред одной затяжкой высосал беломорину, бросил и раздавил дымящийся окурок подошвой тапка.

— Вот… умная ты, Кармен Антоновна, — все еще хриплым голосом проговорил он, но уже спокойно. — В нашей конторе тебе бы цены не было. В концлагере меня знали как Ивана, по документам — рядового бойца Красной Армии. А ее я называл солнышком… — Он сглотнул ком, острый кадык прокатился по горлу. — Голову бы тебе оторвать, да рука не поднимается. Слишком ценю талантливых людей.

А я почувствовала себя самонадеянной дурой и уже зашмыгала, готовая расплакаться.

— Ну, ты чего, Кира Ларина? Отставить сопли-слезы. Пошли, нас там заждались уже. Ты обещала Хавронье спеть ее любимую… — Он повернулся и пошел обратно в подъезд. — Кстати, с тебя теперь номер «Юности» с автографом, — кинул он, не оглядываясь.

Я поплелась следом.

Шауэр заставил меня выпить коньяку, чтобы взбодриться. А потом взял баян и заиграл, а я запела песню, которую обещала спеть специально для Хавроньи-Корделии:

— Это было давно,

Лет пятнадцать назад,

Вез я девушку трактом почтовым…

Я возвращалась уже в проступивших сумерках. Ноги плохо слушались, в голове бродил бульон суматошных мыслей, одновременно ясных и бестолковых. В душе переливались всеми красками радость, гордость, печаль, какие-то смутные страхи и еще немножко тщеславия. И весь этот «карнавал безумных» был не от коньяка, нет, я выпила совсем немножко. Эта неразбериха в уме и в душе была от невероятной смеси чувств и открытий о себе и о людях, про которых, как мне казалось, я многое понимаю. А вот нет, ни черта я не понимаю, и еще меньше знаю. И как так получается?

Идти домой мне не хотелось. Мне необходимо было что-то сделать с этим своим состоянием, выговорить или заглушить, или перебить чем-то другим… сама не знаю. И я безотчетно побрела на берег Иштарки, на пляж. Пожалуй, мне нужно просто немного поплавать, промыть себя чистым прохладным потоком. Мудрая река смоет сумбур чувств и мыслей, оставит только искрящийся кристалл нового осознания о себе и о жизни. Похоже, у меня добавился еще один, новый смысл. Только сейчас я пока не могу разобраться, какой именно.

Погруженная в свои мысли, я даже не удивилась, когда рядом откуда-то возник Алексей. Кажется, он превращается в призрачного пса из шотландских готических баллад, который, умерев однажды мучительной смертью, продолжает преданно следовать за своим хозяином в образе бесплотного хранителя. Спрашивается, какого Диккенса?

Глава 21

Свет и после

— Провожу? — предложил Блинов.

— Как хочешь. — Кивнула устало. — Я просто гуляю.

— Вижу, — отозвался он. — Одна, в потемках и пьяная. Лучше уж я тебя провожу.

— Я хочу окунуться, — пояснила я. — Домой что-то не хочется пока.

— Как скажешь. Можно и окунуться, — согласился Леха.

Мы вышли на пляжную полосу. Народу уже не было, нынче вторник, а завтра с утра всем на работу. Даже подростки, которые вечно болтаются на пляже до глубокой ночи, сегодня как-то раньше рассосались.

Я выбрала местечко с густой, еще не затоптанной травкой, положила сумку-котомку и села на нее. Алексей опустился рядом.

— Почему ты все время появляешься там, где я? — спросила, пытаясь разглядеть его лицо расплывающимся зрением. — Шпионишь за мной, что ли?

— Ага, шпионю, — легко согласился он. — За кем же мне еще шпионить-то? Одна ты у меня, зараза такая. Вот и хожу за тобой, как привороженный. — Он посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом. — Кира, можно спросить одну вещь? Только ответь честно…

— Чего тебе надобно, старче? Каких еще убийственных откровений ты от меня хочешь? — ответила я без всякой иронии. Впрочем, и без раздражения.

Он приблизился к моему лицу, смотрел не мигая.

— Скажи… почему он, а не я? — Помолчал секунду и продолжил, — Потому что он старше?

От догадки я чуть не поперхнулась воздухом.

— Ты про кого? Про Шауэра, что ли? — выпалила я, меня пробил нервный смех.

— Да причем тут твой Шауэр! Я про Раевского спрашиваю. — Алексей обиженно отвернулся и начал рвать травинки. — Он всего-то на несколько лет старше. Или тебя зацепило, что он из Ленинграда? Типа, северная столица, почти Москва. Ну и что? Хочешь, махнем туда. Я на Балтику работать пойду, тебя в любой газете с руками оторвут. Хочешь?

Я поморщилась досадливо и начала стягивать футболку и джинсы. Я хотела искупаться.

— Не смотри, Леша, я без купальника, — проворчала я.

— На кой он тебе нужен? У тебя красивое белье. И потом, кроме меня тут никого уже нет. А я тебя и не такую видел, — ответил Блинов, наблюдая, как я снимаю одежду и складываю стопочкой на сумку. — Ты всерьез хочешь лезть сейчас в воду?

— Хочу, всерьез.

— Тогда я с тобой.

Он быстро скинул шмотки, взял меня за руку и повел к воде. Я ступила в волну и ойкнула, вода оказалась холоднее, чем я предполагала. Алексей остановился и с тревогой спросил:

— Что? Укололась?

— Нет. Просто водичка не такая теплая, как я думала. Ну и ладно.

Я шагнула дальше по дну, чувствуя мелкие и крупные камешки, песчаные складки и пучки речной травы. Алексей осторожно ступал рядом, крепко держа меня за руку. Наконец мы оба повисли в толще воды, стараясь удержаться на месте в плотном темном потоке.

— Ты не ответила, Кира, — напомнил Леха. — Почему Раевский, а не я? Он что, лучше меня в постели?

Я фыркнула и отмахнулась.

— Что ты несешь, Блинов? С тобой я уж точно это обсуждать не буду. Я не знаю почему, Леша, честно, не знаю. Просто такое ощущение, что совпали два человека. Совпали во всем. Понимаешь? И вообще… я с ним даже не целовалась, ни разу.

Алексей двигался вокруг меня, пристально вглядываясь в мое лицо. Не знаю, что он там хотел разглядеть, мне было все равно.

— Ты сам-то, вспомни… Тебя ведь тоже накрыло и все, — продолжила я. — И никаких объяснений этому нет. Так накрыло, что до сих пор, похоже, не отпускает. И вот