А за школой, на диком газоне, уползавшем в лес, парни уложили бревна, чтобы сидеть вокруг костра, примостили над огнем металлический каркас, в котором угнездился большой котел. Над ним, в пару и в дыму, колдовал смуглый джинн с Черноморского побережья Кавказа, по имени Реваз. Он готовил умопомрачительный плов, от запаха которого сводило желудок и рот мгновенно наполнялся голодной слюной.

На бревнах уже расселись Зырянов со своей женой Тамарой, Алексей с гитарой и остальные бойцы стройбригады. Раевский сидел напротив, как раз за костром, и рядом с ним почему-то было свободное место, как-будто никто не решался занять это пространство под сенью «великого и ужасного» Генерала мастерка и лопаты. Парни переоделись в чистые футболки с эмблемами студенческих стройотрядов ленинградского Электротехнического института, а на руках у них поблескивали волшебным оберегом от «дурного глаза» тонкие обручальные кольца. «Руссо шабашко — облико морале!» Ну да, все глубоко женаты, и чтобы даже никаких фантазий у местных барышень не возникало. Ну красавцы же!

Я чуть заметно усмехнулась своим мыслям: у Саныча-то такого оберега нет! Хотя, я уверена, с ним тоже не все просто. Но сейчас я не хочу об этом думать.

Пока Резо шаманил над пловом, мы разговорились. По рукам пошли кружки с душистым чаем. Стас Зырянов подливал своей супружнице красненького, а Тома разрумянилась и кокетливо прижималась к нему плечиком. Вырвались женатики на природу, подальше от свекровей и тещ, от маленьких детишек. Наверняка останутся с ночевой. Когда еще удастся потешиться любовью без оглядки на тонкие стены и беспокойный детский сон. Краем уха я услышала, как Стас договаривался с Алексеем, что останется с женой ночевать в Блиновской бане. Алексей кивнул согласно, и Зырянов заметно повеселел.

А тем временем по кругу поплыли миски с горячим ароматным пловом, и наши разговоры сами собой стихли, все рты были заняты едой. Это было так вкусно, что мне хотелось по-щенячьи заскулить и взвизгнуть. Резо, с видом кулинарного эксперта, уплетал плов собственного приготовления и удовлетворенно покачивал головой. Потом он раздавал добавку, тепло приговаривая: «Кушайте, кушайте, дорогие. Только Реваз такой плов умеет делать, да!» Все разомлели, подобрели от этой вкусноты, снова завязались разговоры, только теперь неспешные, добродушные, под горячий ароматный чай с травами и ягодами.

Кто-то из парней принес вторую гитару и началось то, что я больше всего люблю в таких посиделках, — песни. Начали с бардовских, студенческих, дружным хором грянули «Помнишь мезозойскую культуру…», смеялись и рассказывали хорошие анекдоты. В момент сытого затишья Алексей сказал, глядя на меня:

— А между прочим, у нас Кира очень хорошо поет. Правда же, Кир?

И прежде чем я ответила, он протянул мне свою гитару. Все уставились на меня, с любопытством и ожиданием. Краем глаза я заметила, как приседает в сторонке Зырянов, настраивая объектив фотокамеры. А напротив, поверх пляшущих языков пламени, смотрит в упор Раевский. Ну что ж, судари мои, будет вам сейчас «цыганочка с выходом». Я взяла гитару, устроилась поудобнее и послала Ревазу обворожительную улыбку.

— Вы просите песен? — Я подмигнула Георгию Санычу и заметила, как в ответ по его лицу промелькнула тень. — Автору и исполнителю восхитительного, лучшего в мире плова, посвящается!

И заиграла вступление. У Реваза брови поползли вверх, он тут же взял вторую гитару и подхватил мотив. А я запела, улыбаясь:

— Такой лазурный небосвод,

Сияет только над тобой,

Тбилиси, мой любимый и родной …

Резо подхватил вторым голосом, у него оказался чудесный, мягкий бас. Пока пела, вспомнила слова на грузинском и последний припев допела вместе с Резо на его родном языке. Он вытер ладонью мокрые глаза, аккуратно поставил гитару рядом, подошел и крепко расцеловал меня в щеки.

— Какая хорошая дэвочка… — сказал он растроганно. — Благодарю, дорогая.

— Кира, спой еще, а? — попросила Тома.

Я снова улыбнулась и кивнула. Конечно! С радостью. И с интонацией старшего по оркестру в каком-нибудь дорогом ресторане объявила:

— Для наших дорогих гостей из города революционной славы звучит эта песня! Старинный цыганский романс. — И заиграла вступление.

Раевского словно током дернуло. Если до этого момента он сидел на своем троне одинокого вождя живым изваянием, то, услышав первые же ноты романса, подскочил, взял вторую гитару и точно в тон подхватил мелодию. Он буквально вцепился взглядом в мое лицо. У меня внутри кольнуло что-то, но я уже начала петь…

— Не уезжай ты, мой голубчик,

Тоскливо жить мне без тебя…

В голос я постаралась вложить весь свой мед, все тепло влюбленности и нерастраченной нежности. Раевский пожирал меня глазами и играл очень красиво, с переборами и перекатами, как настоящий цыган, который родился с гитарой в руках. Компания слушала, боясь вздохнуть. И только мелкий черт с фотоаппаратом ходил, неслышно ступая, вокруг и его дьявольская камера тихо пощелкивала.

— … скажи ты мне, что любишь ты меня… — допела я и накрыла струны рукой, погасив остывающий стон гитары.

С минуту стояла мертвая тишина. А потом все захлопали. Реваз снова расцеловал меня в щеки и сказал, что я «очень хорошая дэвочка». А я рассмеялась. Передала гитару обратно Алексею и встала, чтобы немного пройтись, размять затекшие ноги. Народ тоже оживился, задвигался, кто-то начал помогать Резо собирать посуду, Зырянов в обнимку со своей Тамарой потопал в ночную тьму, в сторону Блиновского дома.

— Кира, — негромко окликнул Раевский. Я оглянулась. — Если позволите, я пройдусь с вами.

Я развела руками, мол, почему бы нет, дорога не купленная. Он в два шага догнал меня и мы медленно пошли вдоль темной, засыпающей улицы. Дошли до знакомого поворота и спустились к реке. Тут я остановилась. Мы стояли, глядя друг на друга сквозь прозрачный сумрак.

Ну что, охотник? Что ты скажешь мне? Вот я перед тобой, твоя добыча. Не прячусь, не мечусь в испуге. Сама вышла на глаза и встала под твой выстрел, светлый князь моего сердца. Пусть будет твердой твоя рука, не промахнись.

— Я не Кира, — сказала я.

Лицо Раевского было очень близко. Его карие глаза сейчас, в сумерках, стали очень темными, бездонными омутами.

— А кто? — В его голосе мелькнуло какое-то детское недоумение.

— Я не Кира Ларина. Я Кармен Лартик. Кира — это журналистский