Меня замутило от следующей догадки…

Как же она боялась прошлого! Боялась этого мужчины! Как хотела скрыть, спрятать, забыть все, что произошло до ее отъезда в Москву! Бедная моя мамочка… Я не смогу спросить ее о таком. Тогда кого же? Зину? Ну нет же.

Остается отец. Мой любимый папка, умный, рассудительный, самый лучший папа на свете. Глаза защипало. Нет-нет, никаких слез! Не сейчас, едрена вошь!

А как спросить отца о том, кто мой отец? А если он уверен, что он, какой ответ я получу? А вдруг он сам сомневается? Мне захотелось заорать на всю улицу и проклясть, к чертям собачьим, эту семейку с дурацкой фамилией Блиновы. Сначала мне сынок нервы мотал, теперь вот папаша, что б его перекосило, душу вынуть пытается. Кармен Блинова? Что? Какого Диккенса⁈ Фу-фу-фу!

И хорошо, что в этой истории никак не засветилась мать семейства. Даже не представляю, что могло бы быть при ее участии.

Только не плакать сейчас. Мне нужна ясная голова, холодный трезвый ум.

Пока вся эта каша бурлила в моей голове, я дотопала до переговорного пункта на Узле связи. Сдерживая дрожь в руках, заполнила квитанцию на звонок и подала барышне в окошечке. Приготовилась ждать долго, но буквально через двадцать минут услышала голос в динамике:

— Париж! Кто заказывал Париж? Вашего номера не существует.

Какого Диккенса⁈ Я подскочила, как ошпаренная, к окошечку:

— Девушка, проверьте внимательно, наберите еще раз. Номер действующий.

Барышня взяла трубку аппарата внутренней связи и сказала: «Валя, проверь номер в Париже. Говорят, действующий». Я ждала у окошечка. Прошло еще десять минут.

— Девушка, это вы у себя проверьте, — наконец сказала оператор. — Нет такого номера. Не существует. У вас там ошибка, наверно.

Я чуть не взвыла! Этого не может быть!

— Пожалуйста, — заговорила я, еле сдерживая дрожь в голосе, — давайте проверим еще раз. Какой номер вы вызываете?

— Какой написали, такой и вызываем, — раздраженно ответила барышня-оператор. — Ну вот же, вашей же рукой написаны цифры. Вызываем Челябинскую область, населенный пункт — Париж…

— Стоп! Стоп. Какая область?

— Челябинская область.

— Девушка, мне же нужно во Францию! — У меня подкосились ноги. Чтобы не упасть, я вцепилась обеими руками в край стойки. — Это во Франции Париж!

Лицо барышни вытянулось, глаза испуганно округлились.

— Тише! Тише, вы что? — зашипела она. — Чего вы кричите? Нет у нас связи с вашим Парижем. Это вам в областной центр надо. Там и звоните, куда хотите, хоть в Африку.

Я вывалилась из дверей переговорного пункта в морозную темень. И тут вся моя разумность, вся выдержка покинули меня. Я села на заваленную снегом скамейку и разрыдалась в голос. И мне было наплевать, что редкие прохожие оглядывались на меня. Мне было плохо. Я размазывала варежкой слезы, они тут же схватывались ледяной корочкой на щеках, мокрые ресницы смерзались. Я не могу больше терпеть яд, который впрыснул мне в душу своими признаниями этот синеглазый паук. Это разъедало, рвало меня изнутри, стискивало тоской сердце. Мне срочно нужно, жизненно важно услышать голос самых близких людей, самых любимых, самых нужных. Но до областного центра два с половиной часа на автобусе, который пойдет только завтра утром. А мне нужно сейчас!

Я ревела, заедая соленые слезы снегом. Какой-то поддатый мужик прошел мимо, брякая парой бутылок в авоське. За ним, словно собачонка, вилась по тротуару поземка.

— Кира Ларина?

Мужик остановился, подошел к скамейке, на которой я собралась умереть от отчаяния, и склонился, заглядывая мне в лицо.

— Борис Германович? — с трудом шевеля замерзшими губами, ответила я.

Поддатым мужиком с авоськой оказался мой начальник, главный редактор заводской многотиражки Шауэр.

— Ты чего тут делаешь? Ревешь, что ли?

Я кивнула. У меня не было сил что-то объяснять. Шауэр сел рядом, достал из-за пазухи еще одну бутылку, сдернул крышечку и протянул мне.

— Ну-ка, глотни, а то дуба дашь. Свалишься с воспалением легких, а работать-то кто будет?

Я замотала головой.

— Ну нет, так не пойдет, — буркнул он.

Я не успела оттолкнуть его или как-то еще среагировать. Он ухватил меня одной рукой за голову, а второй сунул мне в рот горлышко бутылки. Стекло звякнуло о зубы. В рот плеснулась теплая противная водка. Я успела проглотить, чтобы не захлебнуться, но вырваться не могла. Пришлось сделать еще пару глотков. После чего главред быстро отхлебнул из бутылки сам и убрал ее обратно за пазуху.

— А теперь говори, что у тебя случилось, — серьезным тоном потребовал он.

Не знаю, почему, но я вдруг захотела все ему рассказать. Правда, вслух сказала только:

— Мне срочно нужно позвонить родителям. Очень, очень срочно!

— Так и че? Отсюда-то не дозвониться? — Он кивнул в сторону крыльца переговорного пункта.

— Нет! — Я всхлипнула. — Только из областного можно позвонить. А это только завтра. А мне надо сейчас! Сейчас! Мне очень надо!

Я задохнулась новым приступом плача. Шауэр сгреб меня свободной рукой и прижал к себе.

— Не знаю, что там у тебя стряслось, но, видно, прямо беда-беда. В область, значит, надо? Поехали, Кира Ларина. Или кишка тонка?

— Не тонка, Борис Германович, — сквозь слезы прошамкала я распухшими от соленых слез и водки губами. — А на чем поедем?

— На машине, конечно. Вставай. Пошли.

Он помог мне подняться со скамейки и бодро зашагал впереди. Я послушно поплелась следом. Почему-то я ни на миг не засомневалась, что мы действительно куда-то сейчас поедем.

Прошли темными дворами, я несколько раз споткнулась о какие-то заледеневшие кочки. Остановились у дощатого сарая. Шауэр открыл навесной замок и распахнул широкую дверь. Вошел в темное нутро, а через пару минут я услышала фырканье и ритмичный шум мотора. Из дощатой утробы к моим ногам выкатилась морда «газика», засветились две желтые круглые фары. Борис Германович вышел из машины,