Госпожа Трамон распределила их день из часа в час, и по ее совету молодые избрали своим временным пребыванием упомянутый отель, принадлежавший ее приятельнице и давно уже стоявший пустым; хозяйка простерла свою заботливость даже до того, что сама занялась убранством их комнаты, чтобы ничего не омрачало полного счастья молодых.

Боярышник не знала, как проникнуть в этот отель; она захватила с собой горсть золота, зная по опыту, что это лучший паспорт.

Приехав в отель, она вскричала:

– Какое счастье!

Понятие о счастье бывает относительно. Для нее в настоящую минуту счастьем была записка на воротах: «Сдается внаем».

Она позвонила.

– Вы из числа свадебных гостей? – спросил ее привратник.

Боярышник едва не промолчала.

– Да и нет, – сказала она наконец, – я знаю немного невесту и хорошо жениха; но главная причина моего приезда та, что я хочу нанять этот отель, который, как известно, сдается внаем.

– Двенадцать тысяч франков, – сказал привратник, осматривая Боярышника и раздумывая, следует ли спустить цену до десяти тысяч.

– Именно столько, сколько я предполагаю платить. Осмотрим его.

– О, только не сегодня, а дня через два.

«Значит, Марциал и его жена хотят провести здесь завтрашний день», – подумала Боярышник и потом сказала громко, подавая привратнику пять луидоров. – Я знаю причину вашего отказа: вы не хотите впустить меня в брачную комнату. Но мы не станем ее осматривать.

Привратник недоумевал, брать или не брать луидоры.

– Ну, если не хотите, то не показывайте мне брачной комнаты, – сказала Боярышник.

– Хорошо, – отвечал привратник, – воспользуемся тем, что еще не приехала горничная невесты.

Боярышник едва взглянула на комнаты нижнего этажа. Когда поднялись на первый этаж и подошли к дверям комнаты, назначенной для супругов, привратник отказался отпереть ее.

– Ну, ну, отоприте, – сказала Боярышник, подавая ему еще пять луидоров.

– Правда, это самая лучшая комната, и вам необходимо видеть ее; я отопру, имея в виду интерес владельца.

Эта комната была обита голубым дамá, с кроватью на возвышении посреди; напротив кровати находился камин с большим венецианским зеркалом; с каждой стороны кровати по окну; сзади две уборные, отделявшиеся драпировкой.

Боярышник нашла, что ей будет весьма легко спрятаться в одной из уборных и привести в исполнение хорошо обдуманный план.

– Чем больше смотрю, тем больше желаю окончить свои дни в этом отеле, – сказала она привратнику. – Все нравится мне здесь – двор, сад, комнаты. – Потом со вздохом продолжала: – Эта спальня с голубой обивкой чудесна. Как приятно спать здесь!

Боярышник вернулась к своему экипажу, спросив у привратника, в котором часу приедет горничная невесты.

– Вечером, после обеда, быть может, незадолго до госпожи, потому что приказала мне приготовить все.

Вернувшись домой, Боярышник серьезно занялась своим завещанием. Состояния у нее не было, но были безделушки, которые послужили бы для ее знакомых приятным воспоминанием о ней. Она не забыла ни Марциала, ни Жанны. Последней она завещала молитвенник с выпуклым вензелем А под графской короной. Марциалу она назначала свой портрет, едва начатый художником Мадрацо. Ни одна из ее приятельниц, равно как и горничная, не была забыта.

Подписав завещание, она пересмотрела письма и с любовью уложила их в ящичек из черного дерева. Это были письма Марциала; под ними находилось еще одно письмо Жанны.

– Ах, как она любила его в то время, – сказала Боярышник, – но я уверена, что теперь любит меньше моего! – Она пришла к тому заключению, что это письмо свидетельствовало против Жанны. – Увы! Оно свидетельствует главным образом против меня. В жизни я совершила только одно дурное дело, именно отняла у Марциала письма Жанны.

Она положила последнее письмо в конверт и написала адрес своей соперницы.

Потом открыла небольшую тетрадь, в которой Бриансон записал несколько событий из своей жизни. Уже не в первый раз она читала эти отрывки и теперь снова пробежала следующие строки:

Вчера – едва верю тому – молодая светская девушка из лучшей фамилии, с которой я как-то вальсировал, бросилась в мои объятия со всей пылкостью сердца, отдавшись мне и телом, и душой, как будто я был ее достоин. Это событие пугает меня; что-то будет дальше?..

Я предвидел, что госпожа *** внесет драму в мою жизнь. Бедная! Третьего дня, возвращаясь с Маргаритой Омон, я нашел эту девушку у себя в комнате, отравленную и пораженную кинжалом. Теперь еще я спрашиваю себя, не приснилось ли все это мне. О, капризы человеческого сердца! О, тайны любви! Я не любил ее до этой трагедии, теперь же готов умереть для нее. Ах, как она была прекрасна и трогательна в своей мраморной бледности. Смерть имеет великое могущество над любовью. Во мне произошел переворот: я не люблю больше Маргариту Омон, я люблю девицу ***.

Боярышник дважды прочитала эти строки.

– Да, когда я умру, он полюбит меня, – прошептала она, – а если не полюбит, то никогда не забудет.

Она позвала горничную.

– Гортензия, сходите к прачке и велите ей принести белье к восьми часам, а не к десяти, как было прежде сказано.

– Вы едете сегодня вечером?

– Да, и вы, может быть, поедете со мной.

– Куда?

– Увидите после.

Боярышник подошла к портрету, изображавшему Марциала с его вечной насмешливостью.

– Увы! И я рассчитывала провести жизнь с этим человеком!

Глава 10. Брачное ложе

Согласно решению госпожи Трамон, новобрачная по выходе из церкви переоделась в дорожное платье и отправилась с Бриансоном в Сен-Жермен. Путешествие было очаровательное. В первый раз Жанна была уверена, что Марциал принадлежал только ей, и потому ее лицо сияло радостью. Эта мечта, возобновлявшаяся много раз, осуществилась наконец. Это было истинное счастье, потому что счастье возможно только при двух участниках. Она принадлежала ему, он принадлежал ей. Все горести прошлого смягчились до такой степени, что стали приятными, ибо в дни счастья самые грустные воспоминания приобретают невыразимую прелесть. Много раз обращались они друг к другу с вопросом: «Помнишь ли?» И переживали снова минувшие чувства, говоря о будущем.

– Сколько погибло времени! – говорил Марциал.

– Сколько погибло времени! – повторяла Жанна.

Де Гриё, суливший брак Манон, говорил, что весьма приятно вкусить от запрещенного плода; Марциал не имел надобности в последнем, но нашел весьма приятным сорвать позволенные поцелуи под тремя тоннелями между Парижем и Сен-Жерменом. Я даже думаю, что под третьим тоннелем поцелуй был вызван самой Жанной.

Она также знала прелесть запрещенного и, хотя теперь была женой Марциала перед Богом и людьми, но, по-видимому, хотела еще красть счастье.

В