Арсен Гуссе
Тысяча и одна тайна парижских ночей
Arsène Houssaye
LES MILLE ET UNE NUITS PARISIENNES
Подготовлена по изданию «Тысяча и одна тайна парижских ночей, или Сердечные драмы», Москва, 1877 г. в типографии Индриха, Сретенка, дом Карлони
Перевод с французского, приведенный в соответствие с современными правилами орфографии и пунктуации, под редакцией Янины Забелиной
Серийное оформление и иллюстрация на обложке Екатерины Скворцовой
Оформление обложки Татьяны Гамзиной-Бахтий
. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
* * *
Том первый
Книга первая. Монсеньор дьявол
Глава 1. Как девица Жанна д’Армальяк стала одержима бесом в лето от Р. X. 1873-е
В тот год случилось странное происшествие, о котором много говорили в Париже.
Однажды вечером в отеле на бульваре Мальэрб пять молодых девушек, три иностранки и две француженки, собрались во время отсутствия своих матерей, уехавших на бал. Бал был официальный, число приглашенных ограниченно, и взять этих девушек никак не получалось. Впрочем, они рассчитывали повеселиться ничуть не меньше, нежели у министра.
Они начали с игры на фортепьяно, пения, танцев.
Так как после этого первого выражения веселости у них оставалось еще много времени, они стали опасаться скуки и спрашивали одна другую, как бы еще позабавиться. Каждая озвучила более или менее внятно собственную мысль.
– Ни одного мужчины! Это очень грустно! – сказала первая.
– Только одного? – вздохнула вторая. – Это или слишком много, или недостаточно.
Третья промолчала. Четвертая решилась упомянуть черта, а пятая весело предложила:
– Не пригласить ли его пить с нами чай?
Молодые девушки, хотя и христианки, были несколько суеверны. По их понятиям, Дух Божий давно восторжествовал, и монсеньор Сатана скончался в эпоху Средних веков более или менее поучительной смертью.
– Однако ж, – сказала первая, – нельзя слишком на это полагаться.
– Правда, – согласилась вторая, – веря в существование духа зла, мы верим в существование черта.
Третья заметила, что римско-католическая апостольская церковь зиждется на вере в духов. Она всюду допускает двух стражей: торжествующего ангела и падшего духа. Что же такое падший дух, как не воин Сатаны, который хватает вас при выходе от обедни и ввергает в бездну страстей. Не слова ли это святого Августина?
– Ну, – возразила пятая девушка, – если дьявол существует, то вызовем его.
Эта девушка – самая решительная, храбрая, смелая и самая необузданная в своих увлечениях, называлась д’Армальяк.
Легко сказать: вызвать дьявола, но еще нужно знать, как его вызывают. Одна предложила сделать круги, долженствующие изображать спиральную лестницу в ад. Другая упомянула о вертящихся столах.
– Что касается меня, – заявила Жанна д’Армальяк, – то я не знаю ни белой, ни черной магии, но думаю, что можно вызвать дьявола, сказавши: «Сатана, если ты не театральный черт, не страшилище, нарисованное на картине, то приди в полночь пить с нами чай».
– Я не осмелюсь говорить так с духом тьмы, – выразила опасение одна из девушек, Мина Томсон, – впрочем, думаю, он не придет.
Д’Армальяк припомнила слова одного спирита, учившего, будто нужно подарить что-нибудь дьяволу, чтобы приобрести его расположение.
– Поступим так, – сказала она.
Первая не заставила себя упрашивать; в этот день она получила письмо от двоюродного брата, который хотел побрататься с нею; она вынула это письмо из портмоне и бросила в огонь.
– Настоящее адское пламя, – заметила на это д’Армальяк.
– О, потому, что письмо было пламенное, – отвечала жертвоприносительница.
– К несчастью, я не могу сжечь любовной записки, – пробормотала ее соседка. Она открыла портмоне и вынула оттуда банковый билет в двадцать франков.
– Вот все, что я могу подарить.
Она бросила в огонь двадцатифранковый билет. Он не запылал, подобно любовной записке, но, без сомнения, горел так ярко, что дьявол должен был почувствовать удовольствие.
Третья бросила в огонь прядь своих белокурых волос, упрямую прядь, которая являлась истинным магнитом для всех добивавшихся ее сердца и приданого.
– Вот так подарок! – вскричала д’Армальяк. – Я никогда не решилась бы на подобный поступок. Вспомните, что если дьявол поймает вас хотя бы за один волос, то овладеет всем телом.
– Я не боюсь, – заверила ее белокурая девушка. Но в глубине души она ужасно боялась.
Четвертая держала в руках платок, до того тонкий, что прошел бы через игольное ушко, дорогой для нее не потому, что стоил ее матери пять луидоров, а по иной причине: накануне в вальсе ее кавалер прижимал его к своим губам.
Сгорая вместе, платок и прядь волос распространили нежное благоухание.
– Ну, Сатана, ты должен быть доволен! – вскричала д’Армальяк.
Тщетно пробовали девушки еще потешаться над дьяволом, переглядывались без улыбки или с принужденным смехом, испытывая неопределенное беспокойство, которое охватывает душу в момент событий.
– Но вы, – сказала американка девице д’Армальяк, – вы еще ничего не подарили.
– Правда, я напрасно ищу подарка; у меня ничего нет. Первая пожертвовала любовь, вторая – деньги, третья – кокетство, четвертая – воспоминание. Что же мне подарить Сатане?
– Последуйте средневековым примерам, подарите себя.
– Как вы прытки, хотя сами пожертвовали только двадцатифранковый билет.
– А если я вместе с тем отдала и себя, потому что, имея эти деньги, могла сделать доброе дело и искупить смертный грех.
Д’Армальяк встала и нагнулась к огню зажечь свой веер в виде павлиньего хвоста – чудо, скрывавшее внезапный румянец и бледность ее бабушки.
Она принесла эту жертву единственно из похвальбы.
Странное и страшное зрелище представилось тогда: описывая круги горящим веером, д’Армальяк вскричала с увлечением древней пифии:
– Сатана, отдаю тебе свою особу на один год со днем!
Глава 2. Маркиз Сатана
За сим наступило гробовое молчание. Д’Армальяк хотела рассмеяться с той целью, чтобы изгладить неприятное впечатление от своего поступка, но смех замер на ее губах.
– Не заметили ль вы, как дрожал дым? – пробормотала американка.
– Я заметила только то, что часы показывают теперь полночь, – ответила Мина Томсон.
Часы пробили раз, два, три.
– Странно, – сказала американка, – они остановились.
Раздался четвертый удар, потом пятый, шестой, но так медленно и тихо, будто отголоски боя часов вдали.
Наконец, прозвучал седьмой удар; это была минута сильнейшего страха, потому что все пять молодых девушек явственно слышали, как человеческий или нечеловеческий голос проговорил каждой из них на ухо: семь – восемь – девять – десять – одиннадцать.
Двенадцать – это слово произнес голос над ухом д’Армальяк.
– Слышали?
– Да – кивнула Мина Томсон, – мне казалось, что
