— Говори, — в голосе Всеслава по-прежнему не было ни силы, ни красок. Кроме, пожалуй, чёрной.

— Люди зовут меня Су́дом. Мой народ вы зовёте ятвягами. У нас четыре больших рода-племени. Мы живём дальше от вашей земли, чем племя ятвягов, по которому вы зовёте и знаете всех нас.

Откуда-то появились светильнички, несколько штук. Те самые, что не гасли на ветру и давали достаточно света. Для того, чтобы увидеть высокого мужчину со светлыми волосами и бородой, с серо-голубыми глазами. В которых стояло что-то неуловимое — не то печаль, не то сожаление, не то боль.

— Говори дальше, Суд. Я, Всеслав, князь Полоцкий, слушаю тебя, — смотреть в его глаза было трудно. Потому что очень хотелось внимательнее рассмотреть фигуры по обе стороны от него: парня чуть старше Ромки и мальчишки лет пяти-шести. Очень похожих на говорившего.

— Благодарю, князь русов. Твои воины шли нашими землями. Мы получили вести от тех, кто верит в Старых Богов, что в родстве с нашими. И от южных соседей, древлян. И от закатных друзей, с рек Вислы и Моравы, — неторопливо и размеренно начал пришедший. Не прося разрешения присесть рядом, не ожидая еды-питья, как пристало гостю от хозяина. Видно было, что слова на неродном языке давались ему с трудом, но он продолжал говорить. А ещё было видно, что от того, чтобы разорвать его и двух его спутников на куски Гната и Яна Немого отделяло лишь то, что Чародей этого пока не велел. Но и не запретил.

— Два других племени, дайнова и ятвяги, получили те же вести. И слова́ от тех, кто носит кресты. Те просили перехватить твоих людей и их добычу. Обещали щедро заплатить, — слова его падали, как наковальни, тяжко и гулко. И с каждым из них становилось ясно, что результатом этой ночной беседы станет смерть. И явно не одна.

— Мы провожали твоих воинов, не показываясь на глаза. Мои люди полдюжины раз отгоняли ватаги дайнова. Почти на границе древлянских земель твои храбрецы вышли на отряды ятвягов и волынян. Была битва.

Наверное, будь воля Гната, он бы уже тянул из светловолосого жилы, по одной, или целыми пучками, вынуждая говорить быстрее. Но воля была не его. Чародей не сводил глаз с вождя одного из западных племён. Догадываясь, зачем он пришёл сюда с этими двумя мальчиками.

— Твои люди бились так, что об этом будут говорить вечно. Я никогда не видел даже близко ничего подобного. Но противников было слишком много. Мы вступили в бой тогда, когда стало понятно, что чести в убийстве твоих людей и древлян, что шли с ними вместе, нет никакой. С дайнова выступили ляхи, я не знал, что они в сговоре. Их тоже было много.

В руке у Рыси с треском раскололась глиняная кружка. От этого звука вздрогнули парень и мальчик рядом с Су́дом. И потом ещё раз, когда Гнат медленно поднял руку ко рту и слизал кровь с порезанного осколом пальца.

— Мы одержали верх в той битве, князь русов. Мы взяли три тела твоих героев, и троих, что ещё дышали. Мы привезли их сюда, — голос светловолосого не дрожал. Он не сомневался ни в том, что говорил, ни в том, что задумал.

— Со мной мои сыновья. Стеб, старший, первый сын. Гут, младший, последний сын. Я привёл их сюда, к тебе, для того, чтобы ты взял наши жизни, но оставил в живых нашу родню. Моя вина в том, что я не сберёг твоих воинов на моих землях, и я признаю́ это. Прими жертву, Чародей.

И они опустились на колени, в снег. И склонили головы одинаковым синхронным движением.

Глава 4

Влияние Запада

Казалось, ещё миг — и Рысь с Немым выдернут мечи из ножен. И от пришедших с повинными головами западных балтов, которых на четыре племени никто, кроме них самих, кажется, не делил, останутся разрозненные части в большой, парящей на морозе чёрно-красной луже на снегу. Которая быстро превратится в лёд на пронизывающем февральском ветру. Не зря этот месяц здесь часто зовут лютым или лютенем.

— Тихо, други.

Голос Чародея звучал… Нет, не звучал он, пожалуй, никак. Казалось, говорило бревно, что держало крышу над крыльцом. Или половица. Что-то неживое. И от этого руки друзей будто сами собой отпрыгнули от рукоятей мечей.

— Я выслушал тебя, Суд. Я высоко ценю правду. И тех, кто способен говорить её. И то, что ты пришёл сюда сам, зная, что ни ты, ни сыны твои могут не вернуться в родные леса, тоже дорогого стоит. Видно, что меньшой, может, и не вполне понимает по малолетству, а вот старший точно знает это. Но ты воспитал их достойно, вождь. Они чтут старших, они знают о Чести и Правде.

Речь Всеслава не лилась. Она словно капала, медленно, как вода после летнего ливня с прохудившейся крыши того злосчастного пору́ба, где год с лишним сидел князь со своими сыновьями. Точно так же слушавшими, уважавшими и безоговорочно верившими своему отцу.

— Лечение моих воинов, в живых из которых остался всего один, забрало много сил. Мне было бы гораздо проще убить вас. Но в этом мало чести. У нас говорят: утро вечера мудренее. Поэтому решать судьбы ваши я стану поутру, когда выйдет на небо дед-Солнце. Пусть он посмотрит на вас. И на меня. И поможет мне сделать верный выбор. Рысь, накормить и разместить до утра. Не в темнице, в жилье.

Последние фразы звучали совершенно так же, как и предыдущие: равномерно, без перехода или изменения эмоциональной окраски. Красок, как уже говорилось, в этот вечер не было других, кроме чёрной. Издали, от пристаней, ветер вдруг донёс восторженный вой толпы. Наверное, Полоцкие Волки снова кого-то раскатали.

— Сделаю, княже, — склонил голову Гнат.

— Помогите до горницы добраться, други. Ноги не держат, — тем же голосом сырого холодного мёртвого дерева попросил Всеслав. И поднялся, только что не зависнув над ступенями, поддерживаемый Варом и Немым.

— Дозволь нам остаться здесь, Всеслав, — проговорил Суд, не поднимая головы и не вставая с колен.

— Зачем?

— Мы будем молиться нашим Богам, чтобы дали сил твоему воину дожить до утра и увидеть свет. Они наверняка услышат нас и под твоим кровом. Но так,