Под окном — след. Не отпечаток. Глубокая вмятина в каменном полу, будто его продавили чем-то массивным. Но ни кровавых полос, ни следов когтей. Поверхность была гладкой.

Он присел, провёл пальцами по вмятине. Камень был холодным, но не просто холодным — мёртвым. Как если бы его тронули руки, давно не знающие жизни.

За спиной раздался стук. Короткий, слишком осторожный.

Илвасион резко обернулся.

В дверях стояла девочка. Лет восьми. В платке. Глаза — светлые, испуганные. В руках держала тряпичную куклу.

— Она звала, — прошептала девочка. — Старуха. Она сидела у двери и звала. Но голос был… не её. Словно две старухи говорят одновременно.

— Когда ты это слышала?

— Три ночи назад. А вчера… — девочка прижала куклу к себе. — Я видела тень. Низкую. Слишком широкую. Она стояла возле окна. И смеялась.

Смех. Опять смех.

Илвасион поднялся.

В комнате было слишком тихо. Слишком чисто. Как если бы кто-то тщательно убрал всё, кроме той вмятины в полу.

— Беги домой, — сказал он девочке мягко. — И никому не открывай двери после заката.

Она кивнула и исчезла в проулке.

Илвасион остался один в опустевшей комнате, понимая наконец, что очаг, найденный в катакомбах, был лишь одним из множества. Что культ не боялся Талмора. Что он размножался там, где не было света.

Что его носители — не только голодные бездомные.

Что его следы — не только кости.

И что даэдра, которой они молились, уже слышит город.

И, похоже, отвечает.

Город всегда звучал одинаково: гул кузен, стук телег, резкие голоса торговцев. Но сегодня в этом шуме было что-то фальшивое, едва уловимое, как рассинхрон в чужом дыхании. Маркрафт будто прислушивался. Слишком тихо. Слишком осторожно.

Илвасион возвращался к представительству быстро, не показывая, что чувствует взгляд в спину. Улицы нижнего яруса сливались в однообразный лабиринт сирых каменных стен. Снег под ногами был серым, будто пропитан дымом.

У перекрёстка он увидел троих. Обычные плащи. Лица скрыты плотными масками, будто от пыли. На первый взгляд — рабочие или ночные разносчики. Но стояли слишком ровно. Слишком неподвижно.

Он прошёл мимо, будто не заметил.

Шаги за спиной стали тише. Потом исчезли.

В следующую секунду тень метнулась из-за угла, и что-то блеснуло в воздухе.

Илвасион инстинктивно отклонился. Лезвие прошипело у самого уха, рассёкло воздух, зацепило край его мантии. Руки сами нашли рукоять спрятанного кинжала — довёл привычный рефлекс тела, а не память.

Сбоку рухнула вторая фигура. Удар тяжёлый, рассчитанный на то, чтобы сбить с ног. Он принял его на жёсткую поверхность предплечья, царапнувшись об собственную пряжку. Кости глухо откликнулись болью, но тело выстояло.

Третий нападавший выскочил из тени, поднимая короткий изогнутый клинок. На маске — грубая вышивка в форме овала, напоминающего разорванный рот.

Не воры. Не улица.

Те, у кого есть цель.

Первого он встретил движением, которое принадлежало скорее прежнему Илвасиону, чем ему. Клинок вышел из ножен с тихим звоном, как дыхание стали. Удар был быстрым — не широким, не эффектным, а точным, сухим, направленным в мягкую ткань под рёбрами. Тело нападавшего выгнулось, нож выскользнул из пальцев, а из-под маски вырвался хрип.

Второй ударил сверху, пытаясь рассечь плечо. Илвасион ушёл в полушаг, лезвие скользнуло по волосам, выбивая несколько светлых прядей. Клинок в его руке описал короткую дугу и вошёл в горло противника так легко, будто раздвигал мокрую бумагу.

Третий отступил. Торопливо. Слишком торопливо. Попытался уйти в переулок. Но расстояние между ними было уже слишком малым.

Илвасион сделал шаг, ещё один — и вонзил сталь ему под лопатку, вкручивая клинок почти машинально. Маска нападавшего треснула, упала на снег, обнажив перекошенное лицо. На губах — следы чёрных пятен, как от какой-то гнилой мази.

Двое лежали неподвижно. Третий дёрнулся, попробовал поднять голову, увидел силуэт альтмера — и застыл.

Пустыми глазами, без единого слова.

Убийства были быстрыми. Почти бесшумными. И непонятными.

Илвасион вытянул клинок, стряхнул кровь. Снег под ногами потемнел. Ветер донёс запах железа и дешёвых трав, которыми пропитаны одежды мертвецов.

Он оглядел переулок. Тесное пространство между домами. Чёрные окна. Ни одного свидетеля. Ни одного крика. Только три тела, как отбракованные куклы.

И странная, глухая мысль:

«Это не случайность».

Нападение было слишком уверенным. Слишком синхронным. Люди, которые никогда не работали вместе, так не двигаются.

Кто-то их учил. Или направлял.

Он убрал клинок в ножны, но уверенности в его надёжности стало меньше. В катакомбах он увидел тень культа. Сейчас — тень её рук. Они были не безмозглой толпой фанатиков.

Они были дисциплинированы. Целенаправленны. И знали, кого ищут.

В груди холодно сжалось. Страх не за жизнь — за то, что стоят за этим. Если они могут выйти из катакомб, если могут напасть на представителя Талмора на улице… культ не просто выжил. Он рос. И становился смелее.

Этого клинка однажды будет мало.

Мысль пришла тихо, как вода подо льдом:

Ему нужно оружие. Настоящее. Не ледяная сталь и не пергаментная магия печатей.

Он видел ритуальный круг. Он видел темноту под камнем. Он видел, как голод перерастает в веру.

Сражаться с этим голыми руками — всё равно что бить тень.

Он вытер лезвие о край плаща убитого, аккуратно, почти спокойно.

Пора искать не клинок, а то, что может остановить то, что скрывается за людьми.

И в первый раз за всё пребывание в Маркрафте он подумал: возможно, ему самому нужен артефакт. Оружие, способное говорить с тьмой её языком — но не служить ей.

Город молчал. Тела лежали в снегу, а ветер уносил кровь вниз по переулку.

Илвасион шагнул вперёд, оставляя за собой три мёртвые тени.

Впервые с момента попадания в этот мир он ощутил не просто опасность.

Целенаправленную охоту.

И понимание, что тьма не ждёт. Тьма уже пришла.

Кузня в крепости Маркрафта работала, кажется, даже ночью. Воздух был густым от тепла, пах металлом, углём и потом. Массивные меха глухо пыхтели, подавая воздух в раскалённую пасть горна, из которого вырывалось оранжевое дыхание. В дальнем углу висели молоты, щипцы, закалочные тиски, рядом — стойки с готовым оружием: топоры, короткие