Я сконцентрировался на доли секунды. Десятки невидимых нитей Ананси выстрелили из моих пальцев, обволокли ткань моей рубашки и брюк. Они задвигались, словно тысячи крошечных рук, тщательно разглаживая складки, стряхивая невидимые частицы пыли, возвращая ткани хоть какую-то видимость презентабельности.

Когда с этим было покончено, не тратя больше ни мгновения, я шагнул к двери, ведущей в главную комнату, и распахнул ее.

Мое предсознание ожидало увидеть ее уже одетой, возможно, завтракающей или отдающей распоряжения служанке. Реальность оказалась иной. Юлианна стояла посреди комнаты, залитая утренним светом из большого окна.

Ее черные волосы, еще влажные, были распущены по плечам. На ней не было ничего, кроме большого банного полотенца, обернутого вокруг тела и закрепленного чуть выше груди.

Она была сосредоточена, ее взгляд скользил по нескольким роскошным платьям, разложенным на спинке дивана — явно готовясь выбрать одно из них для сегодняшних мероприятий.

Ее голос прозвучал ровно, безразлично, как если бы она комментировала погоду.

— Доброе утро. Надеюсь, выспался. Я отключила твой будильник. Все равно ты ничем не мог бы помочь мне с сборами. — Она провела пальцами по ткани одного из платьев, оценивая текстуру. — К тому же, я прекрасно понимаю. Твое тело, даже с твоими… ухищрениями, осталось обычным. Спать по три-четыре часа в сутки для тебя недостаточно. Работа телохранителя требует ясности ума, а неспособный соображать охранник мне не нужен.

Ее слова были произнесены с холодностью, в них не было ни капли заботы, только чистый, беспристрастный расчет. И именно это заставило меня нахмуриться. Это было слишком логично. Слишком прагматично. Слишком… удобно для меня.

— Сядь вон в том кресле в углу, — продолжила она, наконец указав рукой в сторону глубокого кресла у стены, не глядя на меня. — И не мешай. Подождешь, пока я соберусь.

Обычно я предпочел бы сохранить дистанцию и подчиниться. Следовать роли. Но усталость, остаточное напряжение от вчерашней ночи и это странное, не укладывающееся в рамки поведение сорвали какой-то внутренний тормоз. Я не двинулся с места.

— Почему? — спросил я, и мой голос прозвучал тише, чем я ожидал, но с неприкрытой прямотой.

Она замерла на мгновение, ее пальцы застыли на складках бархатного платья.

— Почему что? — ее голос оставался спокойным.

— Почему вы так… лояльны ко мне? — я подобрал слово тщательно, избегая более мягких вариантов. — Добры? Вы позволяете мне спать, когда я должен бодрствовать. Накрываете одеялом. Вы говорите, что это прагматизм, но я знаю прагматизм. Это что-то другое. Вы обращаетесь со мной не как с инструментом, а как с… — я запнулся, не находя подходящего сравнения, кроме как «с человеком».

Юлианна медленно опустила руку. Она все еще не смотрела на меня, ее взгляд был устремлен в окно, на утренний город.

— И кому же, по-твоему, я должна быть лояльна, как не к своему личному телохранителю? — в ее голосе прозвучала легкая, почти насмешливая нотка.

— Не отвечайте вопросом на вопрос, — парировал я, чувствуя, как нарастает раздражение. — Вы держите меня при себе не потому что я вам нужен. Эта… снисходительность. Она выходит за рамки необходимого. Почему?

Она выдержала паузу, и тишина в комнате стала густой, налитой смыслом. Затем, плавным, почти театральным движением, она повернулась ко мне. Ее влажные волосы мягко колыхнулись на плечах.

Полотенце плотно облегало ее тело, подчеркивая каждую линию. Но в тот момент меня занимало не это. Ее лицо озаряла улыбка. Странная, загадочная улыбка, полная какого-то глубокого, личного понимания, которое я был не в силах расшифровать.

Она отвлеклась от платьев и сделала несколько шагов по комнате, ее босые ступни бесшумно ступали по мягкому ковру.

— Представь себе гипотетическую ситуацию, — начала она, ее голос приобрел задумчивые, почти лекторские нотки. — Один человек. Родился в семье, где физическая сила была единственной валютой. С самого детства его окружали насмешки, унижения, постоянные напоминания о его неполноценности. Его собственная мать пыталась от него избавиться. Казалось бы, судьба предрешена: жалкое существование в тени могущественных родственников, забвение.

Она остановилась и посмотрела на меня, ее взгляд был пронизывающим.

— Но этот человек не сломался. Вместо этого он использовал единственное, что у него было — свой ум. Он проигнорировал тех, кто его отвергал, и пошел своим путем. Настолько тернистым и опасным, что никто другой не осмелился бы ступить на него. Он пожертвовал частью себя, рискуя всем, и в результате совершил прорыв. Создал технологию, которая уже сейчас меняет баланс сил в мире. Он привлек внимание королевского дома и оставил — нет, продолжает оставлять — неизгладимый след в истории всей нашей планеты.

Она снова приблизилась ко мне, и теперь ее улыбка стала тоньше, более личной.

— Скажи мне… окажись ты на моем месте, стал бы ты уделять такому человеку особое внимание? Или прошел бы мимо, счел его сломанной игрушкой, не заслуживающей взгляда?

Она не ждала моего ответа. Вопрос был риторическим, и мы оба это понимали.

— У меня три причины быть к тебе лояльной, Лейран, — заявила она, отбросив любые притворства и называя мое настоящее имя в стенах этой комнаты. — Во-первых, я не отказалась от своего желания видеть тебя в своей фракции. Ты — актив, чью ценность невозможно измерить. Ты можешь помочь мне в борьбе за престолонаследие, и я готова создавать для тебя условия, чтобы ты сам пришел ко мне однажды.

— Во-вторых, — она продолжила, ее тон стал почти что благоговейным, — я вижу твой потенциал. Не только как изобретателя. Я вижу в тебе того, кто однажды сможет изменять мир не только своими машинами или проводниками, но и своими поступками. Своими словами. Своей волей. Поддержать дружбу с таким человеком на заре его пути — это не лояльность. Это инвестиция в будущее, которое я хочу видеть.

Она оказалась прямо передо мной, так близко, что я чувствовал исходящее от нее тепло и запах ее дорогого мыла.

— И в-третьих, — ее голос опустился до интимного, игривого шепота, в котором не осталось и тени принцессы или стратега, — ты мне банально нравишься. Как мужчина. Со всей твоей язвительностью, искренним нежеланием следовать протоколу, железным упрямством и этой адской искрой в глазах, когда ты злишься.

С широкой, вызывающей улыбкой, она резким, театральным движением распахнула полотенце, которое до этого было единственной преградой между ее наготой и моим взглядом.

— А я тебе нравлюсь?

В голове взорвалась бомба из подозрений и мнительности. Это был очередной ход. Очередная тонко рассчитанная манипуляция.

Она пыталась