— Знаешь, — лениво, растягивая слова, протянула она, следя за тем, как я застегиваю мундир, — для того, чтобы по-настоящему поразить меня, этого, милый авантюрист, все равно недостаточно. Придется в следующий раз постараться куда как лучше. Я жду чего-то… эпохального.

Я застегнул последнюю пряжку на мундире, тщательно выровнял складки, повернулся к ней и ответил с такой же игривой, но подчеркнуто серьезной интонацией:

— В таком случае, в свой следующий… деловой визит, я приложу все усилия, чтобы превзойти твои ожидания.

Затем я выпрямился во весь рост, щелкнул каблуками и с абсолютно каменным, невозмутимым лицом, глядя прямо на ее полуобнаженную, развалившуюся в постели фигуру, отдал ей честь — четко, по уставу.

Ее ухмылка дрогнула, губы задрожали, и она фыркнула, подавив короткий, хриплый смешок. Развернувшись на каблуках, я вышел из ее покоев, оставив ее в одиночестве с ее мыслями и нашей новой, своеобразной договоренностью.

Следующий день я потратил на финальные, тщательные приготовления. В том числе, спустившись в шумный подбазовый город, нашел единственную косметологическую клинику, что пользовалась заслуженной популярностью у представительниц прекрасного пола в высшем офицерском составе.

Процедура с использованием специализированных, сложных артефактов, временно перестраивающих кожный покров и мышечный тонус, заняла несколько душных, неподвижных часов, но результат того стоил.

Кожа на лице и кистях рук снова стала гладкой, упругой и сияющей здоровьем, все следы возраста и былых тягот были бесследно стерты. Теперь я внешне идеально, до мельчайшей черточки, соответствовал образу молодого, ухоженного аристократа, не обремененного тяготами службы.

А ночью снова, как тень, прокрался на изящную яхту Гильома, приготовившись к отбытию.

Глава 22

Он ждал меня в капитанской каюте, и вид был поистине поразительный — он был моей вылитой копией.

— Они будут тебя слушаться, — сказал он, его голос был точной копией моего, лишь с едва уловимым, более холодным оттенком. — Но не подведи мой батальон. Не запятнай ту репутацию, что я с таким трудом начал создавать.

— А ты не забудь о том, что в светском мире можно наткнуться на куда большее количество ублюдков и неспринципных мудаков, чем в любом пиратском альянсе, — так же тихо парировал я, бысто вжившись в роль. — Играй свою роль безупречно.

Пару секунд мы просто буравили друг друга взглядами, а потом почти синхронно довольно рассмеялись. Не знаю, что будет дальше, но по ощущениям вся эта задумка должна была выйти как минимум занимательной.

Мы обменялись коротким, твердым, полным взаимного понимания рукопожатием. После чего он, не оглядываясь, вышел, растворившись в ночной тьме базы, чтобы занять мое место.

Я же, сделав глубокий вдох и расправив плечи так, как это делал Гильом, вышел на капитанский мостик, к немногочисленной, подобранной лично им команде яхты.

— Отчаливаем, — распорядился я голосом, в котором теперь звучали бархатные, слегка высокомерные нотки Гильома. — И не торопитесь в пути. У нас, как никогда прежде, достаточно времени. Позвольте мне насладиться покоем перед возвращением в светскую суету.

###

Путь до Руин Алого Ворона занял ровно полторы недели размеренного, неторопливого полета, и я потратил это время без остатка, превратив свою каюту в подобие штаба и учебного класса одновременно.

Пространство было завалено отчетами, книгами с информацией, кристаллами-носителями с голографическими проекциями, свитками с генеалогическими древами и политическими сводками, которые Гильом с педантичной точностью оставил для моего «погружения в образ».

Я с головой погрузился в изучение сложнейшего устройства маркизата Шейларон, в хитросплетения десятков знатных родов, их многовековых союзов, тайных распрей и брачных договоров, в тонкости придворного этикета Роделиона, где неверный взгляд или жест могли стоить карьеры, и в текущую политическую конъюнктуру, напоминавшую поле, усеянное ловушками.

Это был целый океан информации, но мой разум, укрепленный маной, справлялся, систематизируя и раскладывая все по полочкам. Сейчас, конечно, очень не хватало «Урии» или какого похожего артефакта, но достать запрещенные артефакты на базе Коалиции было невозможно по определению.

Но даже более ценным для моего вхождения в образ стали голограммы-записи того, как Гильом движется, как говорит с подчиненными и равными, как он улыбается — той самой, чуть отстраненной, вежливой улыбкой, как держит бокал, как отдает незаметные, почти невербальные приказания слугам взглядом или легким движением пальца.

С каждым часом просмотра, с каждым повторением и отработкой перед зеркалом, во мне росло странное, двойственное чувство — смесь изумления перед масштабом проведенной им подготовки и легкого, подсознательного ужаса от того, насколько мы были похожи.

Не как две капли воды, вылитые под копирку, но как два дерева, выросшие из одного корня. Многие жесты, повороты головы, интонации в голосе, манера замирать на мгновение, обдумывая ответ, — все это было до боли знакомо, будто я смотрел на самого себя из другого измерения.

Моему телу не приходилось переучиваться, ломать себя — ему нужно было лишь вспомнить, раскопать то, что уже было в нем глубоко заложено. К тому же в моем арсенале были те полтора года, что я провел в золотой клетке дворца Амалиса, под пристальными, жаждущими взорами королевской семьи, желавшей видеть во мне своего погибшего Гильома.

Став пиратом, я задавил это в себе, но аристократическая выправка, сдержанная, чуть медлительная манера речи, слегка надменный, оценивающий взгляд — все это дремало во мне. Теперь же этот пласт личности поднимался на поверхность, и он ложился на меня как влитой, как хорошо сшитый костюм.

Параллельно с этим я вел тихую, безнадежную войну с раной в плече. Однако никакие мои попытки исцелить ее — ни концентрация маны, направленная в поврежденные ткани, ни редкие целебные артефакты, что нашлись в аптечке яхты, — не помогали.

Холодная, ноющая, пульсирующая боль стала моим постоянным спутником, неизменным фоном существования. В конце концов, я перестал тратить на нее силы, смирившись и приняв как данность, как часть цены за победу над короной. Благо, в повседневной жизни рана не слишком мешала, а скованность руки можно было скрыть ношением декоративной трости.

Когда яхта наконец плавно пришвартовалась в столице маркизата, я сошел с трапа, чувствуя себя почти что завершенным, отполированным произведением искусства. Плавная, уверенная, неспешная походка, прямой, но не напряженный стан, легкая, чуть отстраненная, вежливая улыбка, застывшая на губах, — сойдя на причал, я был для любого постороннего наблюдателя, от лодочника до придворного, живым воплощением Гильома фон Шейларона.

Тем не менее внутренне я вздрогнул, увидев у подножия трапа не мажордома и не почетный караул, а самого маркиза Шейларон. Высокий, седовласый, с лицом, испещренным морщинами, говорившими не столько о возрасте, сколько о грузе мудрости и