— Кто знает, — пожал я плечами. — Пока я не восстановлю Маску и не верну способность раздавать ману, вам все равно придется полагаться в росте исключительно на препараты маны, что этот рост, очевидно, очень замедлит. Так что не отказывайтесь от возможности успокоиться и обвыкнуться с новой силой.

Они переглянулись, и в их глазах я читал уже не открытый протест, а обретенное, пусть и не без внутренней борьбы, принятие. Они доверяли мне, даже когда мои планы казались им откровенно сумасшедшими. Это доверие было той валютой, которую я копил все это время.

Затем я отправился в кабинет Шароны. Выслушав мой обстоятельный, хотя и несколько приукрашенный для пущей убедительности, рассказ о предстоящем маскараде, она откинулась на спинку своего массивного кресла и разразилась таким громким, искренним хохотом, что я на мгновение опешил.

— О, это великолепно! Просто гениально! — выдохнула она, вытирая выступавшую слезу из единственного глаза. — Иномирец-пират-вояка и принц-отшельник, играющие в шпионов по собственному, ни на что не похожему сценарию! Это лучше чем все, что я смогла бы придумать сама!

— Значит, мы можем рассчитывать на ваше… тактичное невмешательство и при необходимости — на прикрытие? — уточнил я.

Ее смех мгновенно стих, сменившись хитрой, оценивающей ухмылкой охотника, загнавшего дичь в угол.

— Можете. Но мое молчание и, если потребуется, прикрытие, обойдутся тебе в одну небольшую, но очень специфическую услугу, Марион.

— И в чем же будет заключаться эта загадочная услуга? — спросил я, отчетливо чувствуя подвох и мысленно готовясь к худшему.

— А вот в этом — вся прелесть и весь риск для тебя, — ее единственный глаз блеснул азартом. — Я оставлю содержание и форму этой услуги целиком и полностью на твое усмотрение. Ты же у нас творческая, нестандартно мыслящая личность. Но знай: если до того дня, как ваша афера благополучно завершится и вы поменяетесь обратно, ты не придумаешь и не предоставишь мне нечто, что искренне поразит меня и заставит почувствовать, что мое молчание того стоило… я не только вас с принцем с триумфом разоблачу перед всем корпусом, но и сама буду громче всех кричать, что вы меня, вашу прямую начальницу, тоже цинично и подло обманули. Честь мундира, репутация, доверие высшего командования — все дела. Понял меня, гений афер?

Я устало вздохнул, глядя на ее торжествующую, хищную ухмылку. Эти игры и этот бесконечный торг… В этот раз мне решительно, до самого нутра, не хотелось в них ввязываться. Правда, выбора у меня не было.

Однако… уголки губ сами по себе поползли вверх. Если я не мог дать задний ход, то я хотя бы наслажусь возможностью переть вперед, отпустив всякие тормоза. Посмотрим, госпожа комдив, насколько у меня получится вас поразить.

Без единого слова, отбросив все расчеты, я поднялся с кресла, обошел ее массивный, покрытый резьбой стол и остановился прямо перед ней, нарушая все возможные ограничения суббординации.

Шарона не дрогнула, не попыталась восстановить пространство. Напротив, ее ухмылка лишь стала шире, почти оскалом, а в единственном глазе заплясали озорные, вызывающие, готовые на все огоньки.

Она молча, чуть приподняв подбородок, смотрела на меня, давая молчаливое разрешение на то, что должно было произойти, всем своим видом бросая вызов: «Ну, покажи, на что способен».

Я медленно наклонился, не сводя с нее взгляда, и прикоснулся губами к ее губам. Легко, почти нежно, вопреки напряжению, что висело в воздухе.

Это был не столько поцелуй, сколько вопрос, пробный шаг, проверка границ. Я отстранился, все так же глядя в ее все такой же насмешливый, оценивающий глаз.

— Ну что? Поразил?

— Даже близко нет, — выдохнула она, и ее горячее, чуть учащенное дыхание коснулось моего лица.

Но в ее низком, сдержанном голосе не было отказа или разочарования, лишь азартный, пьянящий вызов, приглашение идти дальше.

Что ж. Если она хочет спектакля, она его получит. Я наклонился снова.

На этот раз поцелуй был другим — не вопросом, а утверждением. Долгим, властным, полным не произнесенных вслух слов, накопившегося напряжения и того неопределенного электричества, что проскакивало между нами при каждой встрече, из-за ее фанатичного интереса к Маске и моего искреннего восхищения ее красотой и характером.

Моя рука нашла ее шею, пальцы впились в белые пряди волос у затылка. Когда я снова оторвался, ее ухмылка немного дрогнула, а веки на мгновение сомкнулись.

— Так-то… лучше, — прошептала она, и в ее хрипловатом голосе впервые прозвучала легкая, едва уловимая, но предательская дрожь.

Я смотрел на нее, на эту улыбающуюся, все еще пытающуюся сохранить контроль женщину, явно ожидавшую третьего, еще более страстного, окончательного поцелуя, который должен был поставить точку в этой игре.

Вместо этого я, не раздумывая, одним плавным, но быстрым и уверенным движением подхватил ее на руки. Она негромко, сдавленно ахнула от неожиданности, ее единственный глаз расширился от неподдельного, чистого шока. Такой наглости, такого прямого действия, ломающего все ее сценарии, она явно не ожидала даже от меня.

Я не стал ничего говорить, не стал улыбаться. Сохраняя невозмутимое, почти суровое выражение лица, я понес ее к неприметной двери, ведущей в ее личные покои.

Она не сопротивлялась, не вырывалась, лишь инстинктивно обвила мою шею руками. Ее взгляд, полный смеси ярости, любопытства и странного одобрения, пристально изучал мое лицо, пытаясь прочесть мои намерения.

Плечом я толкнул дверь, прошел в полумрак спальни и опустил ее на широкую, покрытую темным шелком кровать. Она приземлилась на спину, ее белые волосы веером растрепались по подушке, создавая разительный контраст.

Я наклонился над ней, опершись руками по обе стороны от ее головы и только тогда снова поцеловал ее. Уже без тени нерешительности.

И вот тогда она окончательно сдалась. Не сломалось, не отступила, а именно сдалась — приняла правила моей игры. С тихим, почти невесомым, глубоким вздохом, в котором растворилось все ее напускное торжество, ее руки обвили мою шею и спину, притягивая меня к себе в ответ, и она позволила себе без остатка раствориться в этом поцелуе и в том, что за ним последовало.

###

После долгого и страстного времени, проведенного в ее постели, я поднялся и начал неспешно одеваться. Воздух в спальне был тяжелым, насыщенным запахом кожи, пота и ее духов, а шелковые простыни все еще хранили тепло и отпечатки наших тел.

Шарона лежала на боку, прикрытая лишь скомканным одеялом, обнажая гладкую спину и линию плеч, ее белые волосы хаотично разметались по темной подушке. На ее лице играла все та же знакомая, хитрая ухмылка, но теперь в ее глубине читалась усталая,