Человек из капсулы просто шагнул в сторону.

Движение было настолько простым и естественным, что сознание писаря на мгновение отказалось считать его угрозой. Ни стойки, ни бравады, ни треска магии. Просто шаг. Корпус сместился, поле выстрела, которого ещё даже не случилось, уткнулось в пустоту.

В следующую секунду он исчез.

Не магия. Не телепортация. Скорость.

Илвасион успел только заметить, как тяжёлая тень смазывается набок, и тут же поймал кулаком в челюсть.

Удар шёл снизу, с минимальной амплитудой. Чистый, выверенный хук. Не нордский размашистый замах, не городская драка. Жёсткая школа, где людям отбивали мозги и лишние эмоции одновременно. В челюсти что-то хрустнуло, мир рванулся вбок и вверх, как если бы зал на миг опрокинуло.

Экзоскелет принял часть нагрузки, но голову он защищать не умел. Череп отозвался звоном, в глазах чисто физическим светом взорвались зигзаги. Колени подломились. Пушка ушла из линии, ствол полоснул по воздуху, чуть не выбив ему плечо.

Палец, всё ещё пытающийся сжать спуск, не успел. В мозгу всё перекосилось: поле, магия, боль.

Там, где должен был быть пол, внезапно оказалась грудь. Илвасион осознал, что лежит, только когда чужой ботинок прижал его плечо к металлической плите. Экзоскелет скрипнул, упираясь в давление.

Бритоголовый не стал добивать. Просто коротко глянул вниз — без особого интереса, скорее оценивая функциональность конструкции, чем личность внутри. Затем ногой, почти лениво, отбросил ствол пушки в сторону, чтобы не мешалась.

— Подъём, — сипло хмыкнул он.

Илвасион попытался собрать поток, хоть что-то. Щит, толчок, вспышка. Вместо этого пальцы на миг дёрнулись, вытягивая слабый, дрожащий эфир, который развалился ещё на уровне запястья. Голова не слушалась, язык не находил заклинания.

Человек схватил его за грудные дуги экзоскелета, как за ручки, и рывком поднял. Тело писаря, не успев договориться с силой тяжести, болтнулось, почти теряя вертикаль. Мир качнулся. Криокамера оказалась совсем близко.

«Нет», — успела выдать холодная часть сознания. — «Туда не…»

Подсечка пришла так же просто, как и первый удар. Один шаг, движение бедром — и ногу талморца, с зажатыми в шарнире суставами, выбили из-под него. Экзоскелет сопротивлялся, но человек знал, куда бить: не по металлу, а по тому, что внутри. Илвасион едва не срыгнул воздух от удара спиной о край капсулы.

В следующее мгновение его уже вкатывали внутрь.

Внутро камеры было обманчиво мягким. Плотный, податливый материал, реагирующий на тело. Запах чистого холода, запах химии, похожей на те, что он едва помнил из прошлого мира: стерильный, ненормальный. Плечи упёрлись в стенки, экзоскелет заскрежетал, не желая влезать. Руки человека работали быстро, без лишних движений. Он утапливал эльфа глубже, пока тот не застрял между полукруглыми подпорами.

Илвасион попытался дёрнуть ногой. Не получилось. Пластины каркаса, только вчера казавшиеся опорой, теперь играли роль стяжек, фиксируя его в идеальном, удобном для камеры положении. Дзынкнули внутренние защёлки, незаметные до этого. Пара дуг поднялась с боков и с хрустом схлопнулась, прижимая его к мягкому ложу, как насекомое между страницами.

Он закашлялся, пытаясь выдавить из себя хоть слово. Хрип вышел бесформенным. Инстинктивно, через боль, эльф вытянул руку вперёд, к выходу, но чужая ладонь просто перехватила запястье и впечатала его обратно.

Мир сузился до овала стекла над лицом.

Сооружение над ним склонилось, закрывая собой половину обзора. Бритоголовый бугай, всё в тех же сварочных очках, на этот раз смотрел внимательно. Словно проверял, правильно ли вставлен очередной элемент в незнакомый ему механизм. Лёгкий пар всё ещё шёл от его кожи, как от размороженного мяса.

Он что-то сказал, язык был странным, с твёрдыми, короткими ударениями. Илвасион почти не разобрал смысла, только интонацию: удовлетворённое «годится». Потом голова исчезла из поля зрения, за ней — плечи.

В боковом поле зрения мелькнуло родное.

Пушка лежала на полу, чуть поцарапанная, с едва заметно потрескавшимся блоком пластин. Кристалл ещё дышал тусклым светом. Бугай подошёл, наклонился, взял её, как берут старый, знакомый инструмент. Не проверяя, не удивляясь. Пальцы легко нашли рукоять, упор, баланс. Одно короткое движение — и громоздкая конструкция уже сидела у него на плече, как будто он с детства таскал такие по заводу.

Где-то глубоко в сознании у Илвасиона щёлкнуло: это не он придумал эту систему. Он только собрал её по памяти чужих принципов. И этот человек слишком естественно держит то, что эльф считал своим изобретением.

Стекло над лицом зловеще зажужжало.

Передняя панель капсулы поползла вниз, возвращаясь на место. По периметру едко блеснули разогревающиеся контуры: система закрывала контур. Мир над ним с каждым сантиметром становился уже. Плечи сильнее вдавило в мягкий материал, дуги прижались к груди и бёдрам. Дышать стало ощутимо тяжелее: воздух внутри был холодным, вязким, словно уже наполовину льдом.

Через щель, что ещё оставалась, он успел увидеть, как незнакомец, закинув пушку за плечо, даже не оглянувшись, идёт к лестнице. Спина широкая, неторопливая. Уверенный шаг человека, который точно знает, куда идти. Силуэт растворялся в голубоватом полумраке нижнего уровня. В руке — его труд, его оружие, его шанс.

Стекло щёлкнуло, окончательно встав на место.

Мир превратился в овальный, ограниченный контуром. Снаружи ещё были слышны отголоски шагов, шорох, далёкий гул двемерского узла. Внутри — уже ничего, кроме собственного дыхания.

Первый холод ударил не в кожу. Внутрь.

Система не стала мучиться. Где-то под ним, в основании капсулы, сработали насосы. В тело рванулся ледяной туман — не вода, не воздух, что-то среднее. Лёгкие сжались, пытаясь оттолкнуть чужое, но оно было вездесуще. Кожа начала покрываться инеем изнутри: каждое дыхание превращалось в крошечные, жгущие иглы.

По стеклу сверху поползли белые веточки. Сначала тонкие, как царапины ногтем, потом они разрастались, ветвились, переплетались. Иней рисовал замысловатый, почти красивый узор, скрывая от него всё, что было снаружи: силуэт лестницы, темноту зала, следы чужих ног.

Он попытался ещё раз пошевелиться, но мышцы уже не слушались. Экзоскелет сохранял форму, в которой его зафиксировали, и ледяное ложе идеально подстраивалось под тело. Всё, что оставалось живым, — глаза и мысль.

Илвасион впервые за долгое время ощутил не контролируемый, привычный страх, а чистый, тяжёлый ужас. Не перед богами, не перед культом, не перед талморским судом. Перед идеей застыть здесь, в двемерской