Я медленно поднялся с кресла, подошёл к окну и посмотрел на ночную Москву, затемнённую, но не сломленную. Где-то там, на западе, лилась кровь и гибли люди. А здесь, в кабинете, решалась судьба, которая могла оказаться страшнее любой войны.

— Силы Ада, — начал я, отвернувшись от окна, — не поддерживают нацистов. Вернее, не поддерживали на тот момент, когда я встречался с Люцифером… Но тогда у нас был один враг — Раав, несущий на своих крыльях Хаос в наш мир Упорядоченного. Какие настроения в Аду сейчас — мне не ведомо.

— Есть какие-нибудь предположения на этот счет? — поинтересовался Берия.

— Они наблюдают. И ждут.

— Ждут чэго, товарищ Чума? — Иосиф Виссарионович взглянул мне в глаза.

— Мне кажется… — Я сделал паузу, собираясь с мыслями. — Князья Ада выжидают удобного момента. Пока мы с фашистами не истощим друг друга до предела. Но энергия, которую использует Виллигут, очень интересует и демонов, ведь это — Искра Творения, которую вложил в нас сам Создатель…

Берия нервно постучал пальцами по ручке кресла.

— И что это значит, товарищ Чума? — переспросил он.

— А это значит, Лаврентий Павлович, — медленно проговорил я, чувствуя, как каждое слово дается мне с огромным трудом, — что нацисты научились «выжимать» самую суть человеческой души. Ту самую Божественную энергию, из которой Господь слепил Адама. А Вилигут превращает её в «топливо» для своих мерзких экспериментов. Они пожирают души, чтобы вести свою войну. А души, как вам известно, весьма ходовая «валюта» в Аду.

Сталин снова поднес к губам едва тлеющую трубку, но так и не затянулся. Его лицо стало непроницаемой маской, но глаза горели холодным, ясным огнём.

— Продолжайте, товарищ Чума.

— Эта «праэнергия» — то, что осталось от Акта Творения, для Ада — величайший соблазн. Это ключ к абсолютной власти, к тому, чтобы переписать само мироздание под себя. Демоны наблюдают, потому что не могут напрямую вмешиваться в дела людей, но могут делать это косвенно, влияя на их разум и искушая их. Они могут использовать обман, внушать мысли, побуждать к греху или управлять людьми через одержимость, но личное вмешательство исключено. Таков один из Божественных Законов. Но если мы, люди, ослабеем, если баланс сил нарушится… — Я замолчал, смотря на их напряжённые лица.

— Они обязательно вмешаются, — тихо закончил за меня Сталин. — Чтобы забрать эту силу себе.

— Да, Иосиф Виссарионович. И тогда война с фашистами покажется нам детской забавой. Потому что на поле боя выйдет тот, кто сражался с самими Небесами… И проиграть в такой войне — значит перестать существовать. Вообще.

В кабинете снова воцарилась тишина, ещё более тягучая и густая, чем прежде. Берия откинулся на спинку кресла, его обычно хищное выражение лица сменилось глубокой, неподдельной задумчивостью. Он смотрел куда-то мимо меня, в невидимую даль, просчитывая совершенно новые, немыслимые прежде, вводные.

Сталин же, наоборот, сконцентрировался. Его тяжёлый взгляд был устремлен на меня, будто взвешивал, оценивал, проверял.

— У вас есть предложение, товарищ Чума? — спросил он наконец. — Мы не можем позволить ни фашистам победить, ни демонам вмешаться. Мы зажаты между молотом и наковальней. Какой наш ход?

Я глубоко вздохнул. Ответ зрел во мне с самого начала этого разговора, страшный, рискованный, единственно возможный.

— Нам нужно опередить их, Иосиф Виссарионович. Самим найти способ… да мы уже его ищем, чтобы понять природу этой «Божественной энергии».

Сталин опять молча встал и задумчиво прошелся по кабинету.

— Мы опять упираемся в ваши исследования и машину академика Трефилова, товарищ Чума? — подытожил Иосиф Виссарионович.

— Именно так, товарищ Сталин, — кивнул я, чувствуя леденящую тяжесть его взгляда. — Машина Трефилова — это ключ к нашей победе! Нацисты превращают человеческие души в «топливо» для своих некро-монстров, мы же должны понять, как их защитить.

— Тогда действуйте! — Сталин сел в кресло и взял в руки потухшую трубку, словно наш разговор был закончен. — И помните, товарищ Чума, если у вас ничего не выйдет…

Он не договорил, и в воздухе повисла мёртвая тишина, что была тяжелее любого приговора. Я прекрасно понимал, что «ничего» в его устах означало не просто провал эксперимента. Это означало конец всего.

Глава 21

На «базу» я вернулся в довольно скверном настроении. Это сразу заметили мои верные соратники, успевшие за время нашего тесного сотрудничества хорошо меня изучить. Так скрыть от них обуревающие меня чувства совершенно не получилось. Я поспел как раз к обеду, на который, по уже сложившейся традиции, собралась вся моя команда: Ваня, академик Трефилов, капитан госбезопасности Фролов, наконец-то пришедший в себя после удара демона Хаоса Том Бомбадил и летнаб Петров.

Ну, и где-то неподалёку присутствовал и мой братишка Лихорук, по привычке находясь в нематериальном состоянии. Ни скажу, чтобы он сильно переживал гибель Матери Змеихи — он её практически не знал, но какая-то несвойственная ему скорбь всё равно присутствовала. Так что я его старался сильно не дёргать, и поддерживал, как мог.

Остальные члены команды отсутствовали по уважительным причинам: Черномор и Глория — продолжали бороздить Черное море, практически очистив его от нацистов. Они не гнушались даже высаживать на берег десант, и проводить рейды в глубинах оккупированных фрицами территорий. Хотя, с появлением некротварей, им стало намного труднее проказничать в тылу врага. Ну, а дедуля-князь с моей благоверной и Акулинкой до сих пор оставались в Пескоройке — мне так было спокойнее.

— Ну, и чего вызывали к Главковерху? — первым поинтересовался Ваня, с аппетитом наворачивая наваристый борщ.

— У нас месяц, товарищи силовики! — произнёс я, вяло ковыряясь в тарелке — аппетит после разговора с вождём куда-то улетучился. — За это время мы должны выдать результат.

— Месяц? — Ваня отложил ложку и присвистнул. — Да это же не срок, а одно название! — Спорить бессмысленно, — ответил я, отодвигая тарелку. — Немцы с каждым днём наращивают мощь своих некротварей. Я думал товарищ Сталин выделит нам куда меньше времени.

Том Бомбадил хмуро потер переносицу. На его лице всё ещё лежала тень от встречи с демоном, но в глазах уже зажегся привычный безумный огонек того «неформального» ведьмака, каким я его встретил впервые.

— Вы же понимаете, Роман, — наконец произнёс Бажен Вячеславович, — месяц