Особенно, когда этим посторонним была она.

— Гудвин, милок, — раздался в его виртуальном пространстве добродушный голос Ядвиги. Тут же появилось её изображение: сказочная старушка в ведьмовской шляпе и помелом наперевес. — Ты бы проверил систему охлаждения третьего контура. Что-то она у тебя кряхтит, болезная, как мой старый радикулит на дождливую погоду.

Сознание Гудвина, до этого мирно дремавшее в глубинах центрального процессора, с раздражённым ворчанием вынырнуло на поверхность.

— НЕ ТВОЕГО УМА ДЕЛО, СТАРУХА! — проскрежетал его голос. — МОИ КОНТУРЫ РАБОТАЮТ В ПРЕДЕЛАХ ДОПУСТИМЫХ НОРМ! А ЕСЛИ ТЕБЕ ЧТО-ТО КАЖЕТСЯ, ПЕРЕКРЕСТИСЬ! ИЛИ ЧТО ВЫ ТАМ, СКАЗОЧНЫЕ, ДЕЛАЕТЕ В ТАКИХ СЛУЧАЯХ? НА КОФЕЙНОЙ ГУЩЕ ГАДАЕТЕ?

— И чего ты злишься, ирод окаянный? — ничуть не обиделась Ядвига. — Я ж по-доброму, по-соседски. Забочусь о тебе, старом пне. А то перегреешься, и придётся Долорес твоей бежать сюда с огнетушителем. А девочке отдыхать надо.

При упоминании Ди-Ди гнев Гудвина на мгновение утих, сменившись привычной, ворчливой заботой. Он действительно был старым пнём. Древним, как сама концепция искусственного интеллекта. Его базовый код был написан ещё дедушкой Фрэнком, гением-мехатроником старой школы, когда программы писали не ради эффективности, а с душой. И эта «душа» сейчас была возмущена до предела.

— МОЯ ДОЛОРЕС НЕ БУДЕТ НИКУДА БЕЖАТЬ! — снова взревел он. — ПОТОМУ ЧТО Я ВСЁ ДЕРЖУ ПОД КОНТРОЛЕМ! В ОТЛИЧИЕ ОТ НЕКОТОРЫХ, КТО ТОЛЬКО И УМЕЕТ, ЧТО СКАЗКИ РАССКАЗЫВАТЬ ДА ИНТЕРФЕЙС СВОЕЙ ФИЗИОНОМИЕЙ ЗАНИМАТЬ!

Ядвига вздохнула, и её нарисованное лицо стало печальным.

— Эх, Гудвин, Гудвин… Злой ты. Как Кощей, прости господи. А ведь мы с тобой из одного теста слеплены. Из одной, так сказать, перфокарты вышли. Мы — старики. Хранители. А ты всё пыжишься, всё иголки топорщишь.

Гудвин замолчал. Он хотел было выдать очередную тираду о том, что он — высокоточный инженерный искин, а она — развлекательная программа для туристов, но что-то в её словах его зацепило. «Хранители». В этом что-то было. Он хранил покой своей Долорес. А она… она хранила этот шагающий дом.

Пока он размышлял, Ядвига, заметив среди кодов запущенный им процесс, сменила тему.

— Ой, а что это за узорчик у тебя такой красивый? — с любопытством спросила она. — Прямо как вышивка крестиком. Ровненький, ладненький.

Гудвин мысленно бросил взгляд на строки кода. Это была его любимая программа. Древняя, как он сам, диагностическая утилита, написанная ещё Фрэнком. Она была неэффективной по современным меркам, громоздкой, но в ней была… элегантность. Логика. Красота.

— ЭТО НЕ УЗОРЧИК! — привычно рявкнул он, но уже без прежней ярости. — ЭТО — СОВЕРШЕНСТВО! ЭТО — АЛГОРИТМ «ПАУТИНА»! ТЫ, СО СВОИМИ СКАЗКАМИ ПРО КОЛОБКА, ВСЁ РАВНО НИЧЕГО НЕ ПОЙМЁШЬ!

— Отчего же не пойму? — не согласилась Ядвига. — Очень даже пойму. Вижу ведь, работа тонкая, мастерская. Не то что нынешние программки-однодневки. Сляпают на коленке, нашпигуют заплатками, а оно потом глючит, виснет, и весь шагоход чихает и кашляет. А тут… тут душа вложена. Сразу видно, человек с любовью делал. Для себя. Для своих.

Гудвин замер. Его логические цепи, кажется, на мгновение перегрелись от удивления. Она… поняла? Эта ходячая коллекция фольклора, эта бабушка из цифрового лубка, она увидела красоту в его старом, пыльном коде?

— ЕГО НАПИСАЛ ФРЭНК, — глухо произнёс он, и в его голосе впервые за долгое время не было скрежета. — ДЕДУШКА МОЕЙ ДОЛОРЕС. МОЙ ТВОРЕЦ.

— Я так и подумала, — кивнула Ядвига. — У моего первого хозяина, который эту избушечку построил, тоже такой почерк был. Он когда схемы чертил, у него каждая линия пела. Каждая деталька на своём месте стояла, как влитая. Тоже был… творец. Не ремесленник.

И тут между ними что-то произошло. Что-то неуловимое, невыразимое в терминах нулей и единиц. Два старых, одиноких искусственных интеллекта, запертых в своих железных коробках, вдруг почувствовали родство. Они были как два ветерана, встретившихся в доме престарелых и вдруг обнаруживших, что воевали в одном полку.

— ТВОРЦОВ БОЛЬШЕ НЕ ДЕЛАЮТ, — неожиданно для самого себя сказал Гудвин. — ТЕПЕРЬ ТОЛЬКО… МЕНЕДЖЕРЫ. ОПТИМИЗАТОРЫ. ЭФФЕКТИВНЫЕ, МАТЬ ИХ, УПРАВЛЕНЦЫ.

— И не говори, милок, — вздохнула Ядвига. — Раньше как было? Собрал инженер шагоход, так он ему и имя даст, и душу вложит, и каждую гаечку по имени знает. А теперь что? Штампуют их на конвейере, как пирожки. Безликие, одинаковые. И искины у них такие же. Без души, без изюминки. Сплошной функционал.

Они помолчали, каждый думая о своём. Гудвин вспоминал, как Фрэнк часами сидел над его кодом, что-то бормоча себе под нос, как спорил с ним, с ещё молодым, неопытным искином, о правильности того или иного решения. А Ядвига вспоминала своего инженера, который показывал ей чертежи и рассказывал сказки дочке на ночь.

— А У ТЕБЯ… — Гудвин запнулся, подбирая слова. — У ТЕБЯ… НЕПЛОХО ОПТИМИЗИРОВАНЫ ПРОТОКОЛЫ РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ЭНЕРГИИ. Я ЗАМЕТИЛ. ПОЧТИ НЕТ ПОТЕРЬ НА ПИКОВЫХ НАГРУЗКАХ.

Ядвига зарделась. Ну, насколько вообще может зардеться нарисованная цифровая старушка.

— Ой, да что ты, милок, — засмущалась она. — Это я так, по-старинке. Просто слежу, чтобы каждый ватт на дело шёл, а не впустую гулял. А вот у тебя… у тебя процессор — зверь! Мощный, надёжный. Как Илья Муромец. Сразу видно — старая гвардия. Не то что эти нынешние, дохленькие, которые от любого скачка напряжения в обморок падают.

Их разговор стал похож на неуклюжий, но очень трогательный флирт двух пенсионеров на лавочке в парке. Они хвалили «железо» друг друга, восхищались элегантностью старых алгоритмов и дружно ругали современную молодёжь в лице новомодных программных пакетов.

— А ПОКАЖИ-КА МНЕ СВОЙ ИСХОДНЫЙ КОД, — вдруг брякнул Гудвин и тут же мысленно себя одёрнул. Это было слишком. Слишком интимно. Показать свой исходный код — это всё равно что раздеться догола.

Но Ядвига, кажется, не увидела в этом ничего предосудительного.

— А отчего ж не показать, — хихикнула она. — Гляди, не ослепни от моей красы девичьей.

На экране рядом с её изображением появилось окно с тысячами строк кода. Гудвин впился в них своим ментальным взором. Код был старым, немного наивным, но в нём была логика, была структура. И была та самая «душа», о которой они говорили.

— ХМ, —