— Вот, — протянул мне всё это, завёрнутое в чистый кусок холста. — Это на сейчас. А это, — добавил увесистый мешочек с овсянкой, — на утро. Сваришь каши.

Простая еда, но она была сытной и была дана не как подачка собаке, а как должное.

— Есть у тебя в чём готовить-то? — спросил кузнец сиплым голосом, по-прежнему не глядя мне в глаза, словно изучая узоры на деревянном сундуке.

Я тоже как-то ненароком опустил взгляд в пол. Всегда непросто говорить о том, чего ты лишён.

— Да как сказать, мастер Гуннар… В лачуге толком ничего и нет. Котелок имеется — треснул, правда, но варить в нём ещё можно. А вот посуды… В общем… — запнулся. Продолжать не хотелось. Не было ни малейшего желания, чтобы слова прозвучали как попрошайничество.

Старик тяжело и громко втянул носом воздух, а затем, без единого слова, развернулся и начал медленно двигаться по своему дому, собирая то, что могло мне пригодиться. Я с изумлением следил за его неуклюжей фигурой.

Гуннар подошёл к полке, снял с неё одну из своих добротных деревянных мисок. Повертел в руках, будто прощаясь, и решительно положил поверх свёртка с едой. Затем его взгляд упал на ряд ложек, висевших на стене — громила снял одну, самую простую, но крепкую, и добавил к миске. Поколебавшись мгновение, взял свою собственную пивную кружку, вырезанную из цельного куска дерева, и тоже протянул мне.

— На, вот, — буркнул мужчина, вручая всё это. — Отдашь как-нибудь потом. Как своё заимеешь.

Он отвёл взгляд, словно эта неловкая доброта была для него тяжелее кувалды.

— Ну, или не отдавай — считай, в счёт уговора. А деньги свои, те, что заработал, — кузнец снова посмотрел на меня серьёзно, — ты лучше потрать на что-нибудь важное.

Мужик сделал паузу, подбирая слова.

— Не знаю… сам думай. Ну, давай, шуруй отсюда.

Махнул своей огромной лапой в сторону выхода.

Я бросил на него последний взгляд, и уголки губ сами собой расплылись в лёгкой улыбке. Кивнув, не говоря ни слова, вышел обратно на морозный воздух, крепко прижимая к груди охапку неожиданного добра.

И впервые за всё это время захотелось назвать его Мастером — не по статусу, а по сути.

Как дошёл до лачуги, не запомнил — ноги сами несли во тьме, привычно петляя по разбитой тропе вниз по холму.

Добрался, сбросил ношу у входа. Во мраке разжёг очаг, использовав последний клочок трута.

Сидел прямо на земляном полу, протянув руки к огню. Не потому что замёрз — внутренний жар ещё гудел в теле после тренировки, просто так хотелось. Смотрел на пляшущие языки пламени, на их неукротимый танец, и чувствовал странное родство — огонь больше не был просто инструментом — теперь он становился частью моей сути.

«Творец Пламени», — подумал про себя. Это имя теперь окончательно встало на место, оно мне понравилось.

Пока мысли бродили в голове, на губах сама собой проступила улыбка, которая не сходила ещё очень долго.

При свете очага разложил богатство. Отломил большой кусок хлеба, взял шмат солонины. Мясо было жёстким, пересоленным, но это было мясо. Впился в него зубами, отрывая волокна, и жевал медленно, наслаждаясь каждым мгновением — это был вкус победы и уважения, пусть и вырванного с боем.

Насытившись, аккуратно убрал остатки еды. Затем, не раздеваясь, просто рухнул на кучу соломы в углу, накрывшись колючей мешковиной.

Вопреки всем потрясениям бесконечного дня, засыпал в состоянии глубокого умиротворения. Усталость была приятной, а боль в мышцах — желанной.

Завтра начнём строить новые мехи. Впервые за эту жизнь ждал завтрашнего дня с нетерпением.

Глава 16

Семью часами ранее.

Брик, мальчонка десяти лет, затаив дыхание, стоял возле мутного окна из бычьего пузыря. Он нашёл в нём крошечную дырочку, куда как раз помещался его любопытный глаз. Весь обратившись в зрение и слух, пацан наблюдал, как и велел господин Борг — человек, на которого он теперь работал. По крайней мере, Брику нравилось думать, что он именно работает, а не прислуживает.

Внутри лачуги находился тот, за кем нужно следить — паренёк лет четырнадцати по имени Кай. До этого дня пацанёнок мало что о нём слышал — только то, что старшие мальчишки с ним не водились, и ещё то, что тот был сиротой, как и сам Брик.

Сейчас этот Кай исполнял какие-то странные, неведомые движения. Совсем как те молодые охотники, за которыми мальчонка любил подсматривать у тренировочного поля. Его руки и ноги двигались плавно, будто парили в воздухе сами по себе. Потом движения начали ускоряться, и глазу Брика с трудом удавалось следить за ними.

Вдруг Кай сделал резкий рывок всем корпусом, его рука метнулась вперёд в быстром выпаде, и в этот самый миг Брик отчётливо увидел, как на кончиках его пальцев на долю секунды вспыхнуло что-то красное — не просто отблеск, скорее живой уголёк или крошечное пламя, родившееся из ничего.

А затем тот коротко и глухо вскрикнул, как от ожога, и повалился на пол, тяжело стукнувшись коленями о землю, схватился за руку и тихо зашипел от боли.

У Брика перехватило дыхание — он был уверен, что видел огонь. Сердце пацанёнка заколотилось так сильно, что казалось, этот грохот услышит даже тот, за кем он следил.

Мальчик медленно сполз вниз, прямо в жгучие заросли крапивы, и замер, не решаясь поднять голову. Видел достаточно, даже слишком много — господин Борг точно будет доволен тем, что он ему расскажет.

Пригнувшись, мальчишка опустился на карачки и, стараясь быть тихим, пополз за угол лачуги. Как только выбрался на узкую тропинку, то сразу вскочил и со всех ног бросился бежать вверх по холму, к дому своего начальника.

Брик стал сиротой совсем недавно — ещё и полугода не прошло с того дня, как его мир рухнул. Отец, единственный кормилец, опасаясь воинской повинности, которую объявил барон, стал всё чаще уходить в лес в одиночку — искал редкие травы, о которых рассказывала ещё бабка. Поначалу всё получалось на удивление хорошо — в их маленьком доме стала чаще появляться вкусная еда, а папа, прежде вечно хмурый, посветлел лицом.

Так продолжалось до того рокового дня, когда тот нарвался на стаю Ржавых вепрей. Охотники, нашедшие то, что от него осталось, говорили, что звери буквально растерзали его в клочья