Дыхание сбилось, глаза заливал пот. Атаки лорда-рыцаря всё чаще достигали цели. Я уже не думал об ответных ударах. Положившись на интуицию, которая пока не подводила, я уворачивался, кувыркался и уклонялся от выпадов Белафа. Дважды он угодил в грудь, сломав рёбра и пронзив сердце. Тёмное пламя на его клинке разъедало плоть, как кислота, однако регенерация безликого вкупе с выпитым Эликсиром быстро гасили магический огонь.

Я почти не ощущал последствий от ударов. Но вскоре эффект от зелья стал выдыхаться.

Белаф остановился первым. Он появился передо мной словно из ниоткуда. Из его причёски не выбилось ни единого волоса. Чёртов старик даже не запыхался и не запачкал камзола! Моя же одежда превратилась в грязные лохмотья.

— Ты поразительно живуч, — сказал он. — Думаю, ты не человек. Легенды гласят, что Эликсир Бессмертия может прирастить отрубленную конечность, однако в них ничего не говорится о том, чтобы он отращивал её заново. А твоя кровь…

Он постучал носком ботинка по полу. Рядом с ним растеклась лужа того, что раньше было кровью; ныне же она представляла собой кладбище мёртвых червей.

— Ты заслуживаешь места в моей коллекции инструментов. Отдай мне свою верность и взамен получишь жизнь.

— А как же уничтожение Бездны и всех тварей, что её населяют? — усмехнулся я, незаметно переводя дух. Проклятый старик оказался ещё опаснее, чем я предполагал.

— Уничтожение — это глупая растрата ресурсов, которые должны принадлежать мне, — сказал Белаф. — Я, и только я, достоин владеть всем.

— А я-то считал, что ты просто ненавидишь заражённых.

— Они суть средство, а не цель. Средство превратить Орден в вещь, которая заслуживает моей похвалы.

Как выяснилось, Белаф совсем не прочь был побеседовать. Он пустился в пространные рассуждения; я же прислушался к бормотанию Лью’са.

«Гордыня, отравленная Жадностью… Как глупо! Как расточительно! И как хрупок человеческий разум, который осмелился принять два критерия! Поскорее убей эту насмешку надо мной, мой неторопливый друг. Мы преобразим источник Жадности, а затем вернёмся к Гордыне, которой ты так незаслуженно пренебрёг тогда…»

Это твой Венец? Ты Первый Основатель? Знаешь, как совладать со своими артефактами?

«Первый Основатель… Как давно это было! Другие времена, другая оболочка… Я считал, что мой источник будет в безопасности, если я отряжу дураков присматривать за ним. Но этого не понадобилось бы, если бы остальные согласились со мной! Если бы их не одолевали безумные мечты! У нас было всё, мы приняли роль, дабы больше никогда не ведать бессилия… Но они не поклонились мне! Они ушли! Ушли! Ушли! Не уступили, и вот итог: крохи наших благ присвоили смертные в обмен на изувеченную душу…»

Я грубо оборвал его.

Если не заткнёшься, совсем скоро этот смертный с изувеченной душой заберёт тебя с моего трупа. Как тебе перспектива?

«Жадность в нём возобладала над Гордостью. Он перепишет, перекроит меня. Нет, так нельзя. Ты жив-нежив, а поскольку нежив, то впитываешь Жадность, даже не воззвав к ней. Обрати её в орудие своей воли».

Как⁈

По-видимому, Белаф заметил, что я не слушаю его. Он остановился и с тенью неудовольствия на лице произнёс:

— Ты не заинтересован. Прискорбно. Что ж, ты сам решил свою судьбу. На сей раз твои ужимки на спасут тебя: я сотру тебя одним махом.

Тьма вокруг него всколыхнулась, поднялась плотным коконом, полностью скрыв лорда-рыцаря. Видимой осталась лишь яркая точка примерно на уровне его головы — Венец Первого Основателя. Она разгоралась, и свет вплетался во мрак, по какой-то причине делая ещё более непроницаемым. Я больше не видел ни входных дверей, ни статуи, ни стен — взамен пришла темнота, невозможная, ведь её должно было разогнать набирающее силу сияние.

«Скорее! Он собирается обратить тебя в ничто! Представь, что передаёшь мне энергию. Я сам солью Жадность с Гордыней».

Я сосредоточился на ощущении передачи. Тотчас рука, державшая Лью’са, похолодела. Кровь в жилах обернулась льдом. Щедро разлитая сила перетекала из меня в жезл. Глазницы в черепе запылали не слабее Венца; на них было больно смотреть. Подчиняясь наитию, я направил Лью’са на лорда-рыцаря.

Мы ударили одновременно.

Жар чужой воли, стремившейся вычеркнуть меня из реальности, нахлынул яростным лесным пожаром. Она давила, принуждала, заставляла согнуться и уступить. Я держался на голом упрямстве. Целую вечность длилось противостояние, — а потом я обнаружил, что стою, шатаясь, на потрескавшемся камне, обгоревший до костей, с ничуть не пострадавшим жезлом в ладони.

От Белафа остался жирный росчерк копоти на полу — лорд-рыцарь сгинул вместе с Венцом.

Обернувшись, я обнаружил, что дверей больше не существовало. Их испарило вместе со стеной.

Боль пронзила тело от пяток до макушки. Я непроизвольно сменил форму на безликого; одумавшись, натянул облик Каттая.

Странное это было зрелище — нагой подросток посреди выжженной молельни.

«Мы преуспели. Дотронься же до источника мною, и мы обретём…»

Я уронил жезл. Он протестующе звякнул, встретившись с разбитыми плитами пола.

Тьма, разогнанная сражением, понемногу возвращалась. Она уже заняла углы и тянула свои завитки дальше, глубже — к статуе, оставшейся невредимой.

На краю поля зрения возникла Нейфила. Она с радостным воплем попыталась обнять меня. Ожидаемо у неё не вышло, но она не смутилась.

«Мы победили! Эта тварь мертва!»

Подожди праздновать. Есть ещё одно незаконченное дело…

Я приблизился к образу Алого Пламени. От него исходило едва ощутимое тепло. Протянув руку к статуе, я замер, наслаждаясь потоками энергии, исходившими от неё.

И коснулся её.

В мозгу зароились образы. Чем-то они напоминали общение с патриархом, хотя алтарь, безусловно, не был живым существом и не имел сознания. Больше это походило на просмотр записей, составленных на редкость небрежной рукой. Я не был уверен, что человек в принципе способен постичь их смысл. Я же воспринимал их через свою сущность безликого, которая отнюдь не стремилась разжевать непонятные моменты.

Но общая суть послания до меня дошла.

Я коротко замахнулся и хлопнул ребром ладони по вершине образа.

Со стороны такой удар, разумеется, показался бы странным. Человеку не дано дробить кулаками камни, и уж тем более трюк не сработал бы с настолько ничтожным приложением силы.

Тем не менее алтарь — а вернее, его внешняя оболочка — треснул и раскололся, как и было обещано в полученной инструкции.

Обрушившийся поток энергии едва не доделал работу, начатую Белафом. Я не удержался на ногах и повалился на спину. В затылке расцвела боль, перед глазами заплясали цветные мушки. Чудовищное давление силы, выходящее за пределы самых безумных представлений человечества, грозило размазать меня.

Её не вынести даже на редкость крепкому организму безликого.

Мне этого и не требовалось.

Повинуясь моему мысленному побуждению, часть червей покинула колонию. Вслед за ними отправился и кусок сущности безликого, безжалостно отсечённый мною. Последним я подхватил шар памяти Нейфилы и бережно, очень бережно перенёс его в возникшее рядом существо.

Ещё миг назад в моём распоряжении находилась прорва энергии. Пусть основная её часть унеслась прочь, а впитал я крошечную часть того, что было заключено в алтаре, этой малости хватило бы, чтобы сравнять Амадор с землёй.

Но она вся ушла на то, чтобы пересадить человеческую душу в тело безликого.

Застывшее напротив существо внешне не отличалось от уродца, сотворённого в недрах Лабиринтума.

Я терпеливо ждал.

Провал или удача?

Вот оно шевельнулось. Вот вскинуло руки. Ощупало себя. Схватилось за голову. И… преобразилось.

Передо мной стояла Нейфила. Не забитая Нейфила, которую я помнил по совместному плену у старухи; а та, какой она являлась мне в виде призрака.

За исключением того, что эта Нейфила была лишена какой бы то ни было одежды.