После нескольких партий хмельной домашний квас уже приятно кружил всем головы. В тесной каморке воздух густел от табачного дыма и мужского смеха. Я чувствовал себя вполне комфортно в этой компании — до тех пор, пока не заметил мрачнеющее лицо тракториста Гриши.

Здоровенный мужик с красным, обветренным лицом уже дважды остался с полной рукой карт после моих удачных ходов. Каждая моя победа словно добавляла угольков в костёр его недовольства.

— Ишь ты, какой прыткий, — пробурчал он, косо поглядывая на меня поверх своих карт. Голос у него был хриплый, недружелюбный. — И повар, и кузнец, и в карты-то тебе везёт… Прям не человек, а золотой червонец какой-то.

Он сделал паузу, потом добавил с плохо скрытой злобой:

— Небось и девок наших всех скоро себе заберёшь?

Воздух в каморке сразу стал гуще. Я почувствовал, как остальные напряглись. Мельник сжался в углу, рыбак замер над своими картами. Даже Степан перестал улыбаться.

— Так они ж не твои, Гриш, чего ты переживаешь? — спокойно ответил я, с лёгкой усмешкой подбрасывая ему пиковую даму.

Знал, что у него нет на неё ответа. И действительно — Гриша побагровел ещё сильнее. Карты в его ручищах затрещали от напряжения.

— Ты мне не дерзи, поварёнок! — рявкнул он и с такой силой стукнул кулаком по столу, что жбан с квасом подпрыгнул и чуть не опрокинулся. — Может, выйдем, поговорим по-мужски? А то что-то ты больно умный для своих лет!

Тишина упала на каморку, словно тяжёлое одеяло. Мельник вжал голову в плечи, будто ожидая удара. Рыбак превратился в статую, боясь шелохнуться. Степан смотрел на меня с беспокойством — видно, не хотел, чтобы его гость попал в неприятности. Суровый Фёдор нахмурился так, что его тёмные брови сошлись на переносице мрачной тучей.

Все ждали моей реакции.

А я не изменился в лице. Откинулся на спинку стула, сохраняя расслабленную позу, и лишь усмехнулся. В этот момент я вспомнил свою прошлую жизнь — сколько раз приходилось гасить конфликты на кухне, где эмоции кипели не хуже, чем в этой каморке.

— Григорий, ну зачем же выходить? — произнёс я спокойно, даже с лёгкой ленцой в голосе. — Тут тепло, квас вкусный, компания приятная. Да и что мы там, на улице, не видели?

Я сделал паузу, давая словам повисеть в воздухе, потом продолжил с той же невозмутимостью:

— А знаете мужики, — я обвёл всех весёлым взглядом, — Гриша прав. Девок я у вас всё-таки уведу. Больно красивые они у вас.

— Че-е-его? — непонимающе протянул мельник, косясь на меня недобрым взором. — Игорёк, ты говори-говори, но не заговаривайся. А то ведь…

— Нет, нет, — мягко перебил я его. — Я всегда хотел жить по чести, поэтому девок, — снова посмотрел на Григория, — верну Грише, чтобы ему тоже было приятно. Это ведь по-мужицки, верно?

И с этими словами я подбросил Григорию все четыре дамы из колоды.

— Вот, надеюсь, теперь никаких обид?

Секунду в каморке висела гробовая тишина. Все словно забыли, как дышать. А потом помещение взорвалось таким дружным, раскатистым хохотом, что с потолка посыпалась вековая пыль.

Степан хохотал до слёз, хлопая себя по коленям и качаясь на стуле. Мельник и рыбак, сбросив с себя страх, гоготали так, что утирали выступившие слёзы рукавами рубах. Даже суровый Фёдор не сдержался — его лицо расплылось в широкой, доброй улыбке, и он качал головой, явно одобряя мою находчивость.

— Ох, не могу! — задыхался Степан. — Игорь, ну ты, парниша, даёшь! «Девок верну»… Ох, умора!

Гриша сидел красный как варёный рак, не зная, куда деть глаза. Ему хотелось злиться, но смех товарищей действовал отрезвляюще. Он был выставлен в глупом свете, но не унижен до конца. Я не дал ему повода для драки, не оскорбил его напрямую, а просто ловко перевёл его агрессию в шутку. Показал, что моя уверенность — не в размере кулаков, а в работе головы.

— Молодец, Игорь, — тепло сказал Степан, когда смех наконец начал утихать. Он хлопнул меня по плечу с искренним уважением. — Голова у тебя работает не только для того, чтобы шапку носить. Уважаю.

— И то верно, — поддержал его рыбак, всё ещё посмеиваясь. — Ловко ты с нашими девками-то!

Гриша что-то неразборчиво пробурчал себе под нос, с досадой забрал дам (при этом я заметил, что его губы тоже тронула улыбка) и больше до самого конца вечера в разговоры не вступал. Только угрюмо сопел и хмуро разглядывал свои карты.

Игра продолжилась, но атмосфера в каморке неуловимо изменилась. Если раньше я был просто «поваром, которого привёл Степан», то теперь стал своим парнем. Парнем, который умеет за себя постоять, не марая рук и не портя хорошую компанию.

Остальные стали обращаться ко мне проще, без прежней настороженности. Шутили, продолжали травить байки, а иногда и спрашивали совета. Я чувствовал, как с каждой минутой всё крепче врастаю в эту компанию, в эту жизнь.

В этой маленькой победе без единого удара, без грубых слов и угроз было больше настоящей силы, чем в любой уличной драке. Я не просто избежал конфликта — я закрепил свой авторитет. И сделал это по своим правилам, оставаясь верным себе.

Когда вечер подходил к концу, и мы начали собираться домой, Степан задержал меня у порога.

— Знаешь, Игорь, — сказал он негромко, чтобы не слышали остальные, — сегодня ты показал себя настоящим мужиком. Не всякий сумел бы стерпеть и не махать кулаками.

Я пожал плечами, но внутри чувствовал удовлетворение. Ещё один шаг к тому, чтобы стать в этом мире не чужаком, а своим.

* * *

В середине дня в «Очаге» царила та особенная тишина, которая бывает только между обедом и ужином. Я стоял за стойкой и методично счищал чешую с карпа — крупного, серебристого красавца, которого собирался превратить в нечто волшебное к вечеру. Нож в моих руках двигался ловко и уверенно, словно всю жизнь я только тем и занимался, что потрошил рыбу.

Настя сидела напротив и перебирала гречку. Её пальцы порхали между зёрнышек так быстро, что я едва успевал следить. Мы болтали о всякой ерунде — о погоде, о том, что завтра нужно купить муки, о соседской кошке, которая повадилась воровать с нашего крыльца остатки еды.

— А помнишь, как ты в детстве боялся этой кошки? — смеялась Настя.