— Вот как? — Долгорукова хищно улыбнулась. — А что насчёт вашего убийцы, Константин Петрович? Того самого, которого вы завербовали? Кажется, это и была ваша «тихая операция»? Напомните, чем она закончилась?

Константин Петрович на мгновение замолчал. Его бесцветные глаза сузились.

— Вдовин провалился из-за непредвиденных обстоятельств.

— Непредвиденных! — графиня торжествующе всплеснула руками. — Ваш человек мёртв, его сын и жена теперь в свите Платонова, а вы обвиняете Железнова в некомпетентности? Стеклянный дом, Константин Петрович. Не стоит так резво бросаться в нём камнями.

— Достаточно! — голос Соколовского хлестнул как удар кнута.

Верховный целитель поднялся из кресла. Его змеиные глаза обвели присутствующих, и все замолчали.

— Взаимные обвинения нас не спасут, — произнёс он холодно. — Железнов мёртв. Воронцов мёртв. Сабуров мёртв. А Платонов сидит на владимирском престоле и методично уничтожает всё, что мы строили десятилетиями.

Он помолчал, давая словам осесть.

— Давайте посчитаем реальный ущерб. Аркадий Фомич?

Шереметьев раскрыл папку с документами.

— Конфискованное имущество Общества Призрения во Владимире — около двухсот тысяч рублей. Потеря доходов от «благотворительной» деятельности — ещё триста тысяч ежегодно. Прекращение выплат от «клиентов» под компроматом — сумма варьируется, но не менее полумиллиона в год. Аналогичные потери в Твери, Сергиевом Посаде, Нижнем Новгороде… — он перевернул страницу. — Общий финансовый урон за первый год — от двух до трёх миллионов рублей.

— Три миллиона, — повторил Соколовский, — но деньги — не главное.

Все взгляды обратились к нему.

— Мы теряем влияние, — Верховный целитель заговорил тише, но от этого его слова звучали лишь весомее. — Бояре под компроматом голосовали как нам нужно. Чиновники закрывали глаза на наши операции. Судьи выносили правильные приговоры. Это позволяло нам продвигать законы, получать контракты, защищать наших людей. А главное — это позволяло нам продолжать великую работу.

Соколовский подошёл к окну и отодвинул край шторы. За стеклом раскинулся Московский Бастион — величественный и беззащитный.

— Мы — последняя линия обороны человечества, — произнёс он знакомым тоном проповедника. — Бездушные — это рак, пожирающий наш мир. Наши исследования — единственный путь к победе…

Долгорукова едва заметно закатила глаза. Шереметьев вдруг заинтересовался узором на собственном перстне. Они слышали эту речь десятки раз — на каждом совете, когда дела шли плохо, Верховный целитель неизменно возвращался к своей любимой мантре о великой миссии.

— … что такое несколько тысяч подопытных по сравнению с миллионами, которых мы спасём, когда найдём способ очистить мир от этой заразы?

— Платонов этого не понимает, — поддакнул Неклюдов.

Молодой учёный был одним из немногих, кто искренне разделял идеологию Соколовского. Остальные давно научились изображать благоговение в нужные моменты.

— Платонов — идеалист с мечом, — Соколовский отпустил штору. — Он видит страдания отдельных людей и не способен охватить взглядом общую картину. Для него мы — злодеи, мучающие невинных. Он не понимает, что мы — врачи, вырезающие опухоль.

Скуратов у окна хранил непроницаемое молчание. Его бесцветные глаза не выражали ничего — ни восторга, ни сомнений. Но в отличие от Долгоруковой или Шереметьева, он действительно верил в миссию Гильдии. Просто его вера была холодной, как хирургический скальпель. Малюта Скуратов, его великий предок, тоже делал грязную работу ради высшей цели — и тоже не нуждался в красивых речах, чтобы помнить, зачем он её делает.

— Философия не вернёт нам потерянные позиции, — заметил Одоевский, деликатно возвращая разговор в практическое русло. — И не компенсирует три миллиона убытков.

— Верно, — Соколовский вернулся к столу. — Поэтому давайте перейдём к практическим вопросам. Что с союзными княжествами?

— Потёмкин в Смоленске тянет время, — Шереметьев слегка расслабился на знакомой теме. — Провёл формальные проверки, пожертвовал парой мелких сошек, но главные фигуры на местах уцелели. Мой кузен в Ярославле поступил аналогично.

— Насколько надёжен ваш кузен? — спросил Соколовский.

Шереметьев замялся.

— Павел — прагматик. Пока мы полезны, он будет нас прикрывать. Но если давление усилится… Он уже дважды не отвечал на мои звонки за последнюю неделю.

— Понятно, — Верховный целитель кивнул. — Кто ещё?

— Щербатов в Костроме укрывает двоих беглецов из Владимира, отказывается выдавать. Терехов в Муроме прямо заявил о недопустимости вмешательства во внутренние дела княжества. Долгоруков в Рязани… — Шереметьев бросил осторожный взгляд на графиню, — пока держится, но нервничает.

— Мой брат сделает всё необходимое, — отрезала Долгорукова.

— Надеюсь, — сухо сказал Соколовский. — Потому что если рязанская сеть рухнет, мы потеряем ещё один регион. Что происходит в остальных княжествах?

Шереметьев тяжело вздохнул.

— Давление, честно говоря, идёт повсюду. Суздаль, Астрахань, Ростов — местные князья требуют проверок, задают неудобные вопросы. Наши люди на местах вынуждены сворачивать операции или уходить в тень. Приюты закрываются под предлогом «реорганизации». Агенты залегают на дно. Мы теряем позиции, которые выстраивали десятилетиями, — он развёл руками. — Даже там, где князья нам сочувствуют, они не могут игнорировать общественное давление после публикаций Платонова.

— А что с артефактами записи? — внезапно спросил Одоевский. — Те, что нашли во владимирском приюте? Они у Платонова?

Тишина, повисшая после этого вопроса, была красноречивее любых слов.

— Да, — наконец ответил Скуратов. — Около двух десятков кристаллов. На них — лица, которые Платонов использовал для показательных процессов.

— Но там только владимирские клиенты?

— В основном. Однако… — Скуратов помедлил, — казначей Общества вёл переписку. Если там упоминаются связи с другими регионами…

— Проклятье, — выдохнул Шереметьев.

— Именно поэтому Горчакова нужно найти первыми, — сказал Соколовский. — Он знает структуру сети во всех семи княжествах своего региона. Если Платонов доберётся до него раньше нас…

Он не закончил фразу. Все и так понимали.

— Как нам противодействовать информационной атаке? — спросила Долгорукова. — Газеты печатают списки «клиентов», Эфирнет гудит от разоблачений. Наша репутация…

— Уничтожена, — закончил Одоевский. — По крайней мере, репутация Общества Призрения и Фонда Добродетели. Бренд «Гильдия Целителей» пока держится — прямых доказательств связи в публичном поле нет. Но если продолжать в том же духе…

— Что вы предлагаете? — Соколовский повернулся к нему.

Худощавый мужчина с козлиной бородкой задумчиво побарабанил пальцами по столу.

— Молчание. Полное, абсолютное молчание. Любая попытка защититься привлечёт внимание. Пусть Платонов кричит в пустоту.

Одоевский откинулся в кресле, и на его лице появилось выражение лектора, объясняющего очевидное.

— Я двадцать лет работаю с прессой и общественным мнением. Каждая громкая новость проживает один и тот же цикл: сначала взрыв интереса, потом обсуждения, потом усталость, потом — забвение. Сейчас мы на пике. Газеты захлёбываются от восторга, Эфирнет гудит. Но через месяц случится что-то другое — скандал в княжеской семье, крушение самолёта, война на границе, рейд Бездушных. И публика переключится, потому что людская память коротка, а жажда новых впечатлений бесконечна. Наша задача