Десенсибилизация. Преодоление фобии через контролируемое воздействие в реальных условиях. Он больше никогда не будет так бояться кладбищ. Полноценный сеанс терапии в полевых условиях. Бесплатно.

Фырк материализовался на моем плече, демонстративно потягиваясь.

— Ну и нянька из тебя, двуногий. Прямо доктор Фрейд для бедных. Или священник на исповеди. «Не бойся, сын мой, ангелы с тобой!»

— Это называется кризисное консультирование, невежественный грызун.

— Как скажешь, доктор Психо.

Не успел он договорить, как зазвонил телефон. Вероника. Ее голос был напряженным, но абсолютно контролируемым. Моя девушка умеет держать себя в руках.

— Илья, мы с Антоном в заброшенном корпусе психлечебницы. Место… неприятное. Очень неприятное.

— Опиши.

— Представь больницу из фильма ужасов. Облупившаяся краска на стенах, выбитые окна, гуляет сквозняк, граффити на стенах — какие-то жуткие, искаженные лица. И запах… сырость, плесень и что-то еще. Сладковатое. Как гниющие фрукты.

Заброшенные психиатрические больницы — смесь человеческих страхов. Место, где содержали тех, кого общество считало «сломанными». И часто ломали еще больше, превращая в овощей.

— Но мы нашли, — продолжила Вероника. — Старый аппарат для электрошоковой терапии. Жуткая махина — медные электроды, потрескавшиеся кожаные ремни, откидное кресло, похожее на электрический стул. Антон сказал, что такими пользовались до шестидесятых годов.

— Тайник?

— В корпусе аппарата. Пришлось простучать и разобрать заднюю панель. Там целая полость — видимо, для трансформатора. Но вместо него — наш тубус.

— Содержимое?

— Пергамент с надписью «КАРБОНАТ ЛИТИЯ».

Карбонат лития. Нормотимик, стабилизатор настроения при биполярном расстройстве и мании.

«Тень безумия» — лекарство, возвращающее разум из тьмы. Прямолинейно, даже примитивно для Снегирева. Или он устал придумывать изощренные метафоры к шестому тайнику?

— Вероника, будь осторожна при возвращении. И… спасибо.

— За что?

— За то, что не задаешь лишних вопросов и просто делаешь то, что нужно.

— Это называется доверие, дорогой. Увидимся в штабе. И Илья… Будь готов к сюрпризу.

— Какому сюрпризу?

В трубке раздался ее смешок.

— Узнаешь, когда увидишь. Ничего плохого, обещаю.

Не люблю сюрпризы. Особенно посреди кризиса национального масштаба. Но Веронике доверяю — если говорит, что ничего плохого, значит, так и есть. Хотя после тени на кладбище и аппарата для электрошоковой терапии я готов уже к чему угодно.

Я посмотрел на растущий список в своем блокноте:

Гепарин

Дексаметазон

Интерферон альфа-2b

Янтарная кислота

Ацетилцистеин

Карбонат лития

Серебряный неслышно подошел к столу, заглянул мне через плечо в блокнот. От него дунуло холодом и запахло чем-то неуловимо металлическим — как от хирургической стали с утра в операционной.

— Знаете, на что это похоже, господин целитель Разумовский? На протокол лечения осложненной вирусной пневмонии с полиорганной недостаточностью. Антикоагулянт против тромбозов, стероид против цитокинового шторма, интерферон против самого вируса, муколитик для дренажа легких… Но литий — он выбивается из этой стройной картины.

Это точно. Он и у меня вызывал подозрения.

Литий — психиатрический препарат в соматическом протоколе. Как скрипка в джазовом оркестре — может звучать красиво, но явно не на своем месте. Это нарушает всю гармонию.

— А что если вирус поражает не только легкие, но и центральную нервную систему? — предположил я. — Вызывает психоневрологические осложнения? Делирий, психозы, манию?

— Возможно, — Серебряный задумался, постукивая длинным пальцем по столешнице. — Или… Литий имеет и другие, менее известные свойства. Нейропротективные. Он защищает нейроны от апоптоза — программируемой клеточной смерти. Если вирус запускает апоптоз в нервной ткани…

— То литий может это блокировать?

— Теоретически. Но это очень продвинутое, почти современное понимание фармакологии для начала двадцатого века.

Или Снегирев знал что-то, чего не знаем мы. Имел доступ к знаниям, опережающим его время. Или получил их… откуда? От кого? Вопросов становилось только больше.

Но он создал это вирус, значит, точно знал больше чем мы и доступ к информации у него был шире.

Атмосфера в штабе неуловимо изменилась, когда Величко ввалился в кабинет первым. Покрытый сажей и паутиной, но довольный как кот, стащивший сметану.

Кобрук прибыла следом — безупречная, как всегда, только легкая пыль на лакированных ботинках выдавала ее приключения в театральных подвалах.

Артем и Кристина примчались на санитарке, привезли свои тубусы и вручили мне. Фролов вернулся бледный, но с гордо поднятой головой — победитель собственных демонов. Последней вошла Вероника, которая одарила меня загадочной улыбкой.

Обстановка напоминала предпраздничную — возбуждение, предвкушение, легкая эйфория от почти выполненной миссии. Даже Серебряный позволил себе нечто похожее на улыбку, наблюдая за этим хаосом.

Слишком рано для празднования. Один компонент еще не найден. И именно он может оказаться ключевым. Или проблемным. Или вообще отсутствующим — а вся наша операция окажется гениальным розыгрышем мертвого параноика.

— Сколько времени прошло с отъезда Муравьева? — спросил я у Величко.

Тот проверил свои старые часы.

— Три часа двадцать три минуты. Да, многовато даже с учетом дороги. До башни сорок минут езды, подъем минут пятнадцать, поиск — полчаса максимум. Должен был уже вернуться.

Не «должен», а «мог». Слишком много переменных. Пробки на выезде из города. Поломка старой санитарной машины. Сложность тайника. Или…

Я взял рацию.

— Точка три, это штаб. Муравьев, прием.

Шипение эфира — белый шум.

— Муравьев, ответь. Это срочно, — мой голос стал жестче.

Молчание. Даже помехи исчезли — мертвая, ватная тишина.

— Может, рация сломалась? — предположила Кристина. — Или батарея села?

— У него есть телефон, — сказал я, уже набирая номер.

Длинные, мучительные гудки. Один, два, три… десять. Никто не берет трубку.

Плохо. Очень плохо. Муравьев — ответственный парень. Он бы не стал игнорировать вызовы без очень веской причины.

— Может, упал? — голос Вероники был полон тревоги. — Башня же старая, лестницы могли прогнить.

— Или там завал, — добавил Артем, пытаясь найти рациональное объяснение. — И он не может выбраться. Без связи, потому что под завалом.

Оптимисты. Всегда ищут рациональное, механическое объяснение. А реалист во мне, закаленный тысячами часов в операционной, уже рисовал совсем другие картины.

Муравьев на дне башни с проломленным черепом. Или в руках агентов «Ордена Обновления». Или…

— Надо послать кого-то на разведку, — решительно произнесла Кобрук.

— Я поеду, — тут же вскочил Величко.

В этот момент рация на столе ожила. Треск, шипение, и сквозь помехи — голос Муравьева. Усталый, раздраженный, с нотками отчаяния, которые заставили меня напрячься.

— Илья! Илья, черт возьми, наконец-то! Я уже час кричу в эту грёбаную рацию!

— Слава, что происходит? — мое облегчение, что он жив, смешалось со строгостью. — Ты ранен? Застрял?

— Нет, я… — раздался тяжелый вздох. — Я наверху башни. На самом верху. И я в полном аху… удивлении, простите за выражение. Я не понимаю, что делать.