Во время краткой передышки Ахмад водил каким-то амулетом по моим ранам, затворяя кровь.

Я уже с некоторым пренебрежением рассматривал скачущих буквально в двух шагах уродцев и заметил:

– Не такие уж они и страшные. Дохнут легко, и вреда немного.

Не отвлекаясь от моего лечения, караванщик только хмыкнул:

– Это ты сейчас говоришь, истребляя их практически в идеальных условиях. А теперь на секунду представь, что у тебя нет ни моего амулета, ни защитного круга. И налетают они на тебя не по пять-шесть штук, а всей толпой? Даже если бы все наши спутники были на ногах, напади эти твари неожиданно, и нам пришел бы конец. Еще имей в виду, что две-три одновременные атаки амулет держит превосходно, четыре-пять уже заметно хуже. Шестой удар пройдет по тебе почти без ослабления.

Внимательно осматривая округу, Сухмет произнес:

– Сто четыре.

Я повернулся к нему с вопросом:

– Что, сто четыре?

Вместо старика ответил караванщик:

– Сто четыре мефита окружают нас. У Сухмета есть особый дар. Помогает быстро считать товар. Ну и врагов тоже. Он получил его еще с тех пор, как готовился принять жреческий сан. Сам Зан – бог знаний, обучения и интеллекта, отметил его. Но Судьба распорядилась иначе. Всё! Теперь ты не теряешь кровь. Надо продолжать. Круг постепенно слабеет, и нам нельзя терять времени.

Я со вздохом встал:

– Готов. Твой амулет не разрядится в самый ответственный момент?

– Нет. Он постоянного действия, если враждебная магия не повредит. Но мефиты ничем таким не владеют.

С каждым заходом получалось истреблять по четыре-пять врагов. Я приноравливался и всё ловчее управлялся с задачей, но получал всё больше ран, и они ослабляли меня. Росла и усталость. Передышки становились длительнее, и Сухмет с тревогой посматривал на куб защиты.

Критический момент настал, когда я, уже сильно истощенный, оступился и рухнул на песок. С радостным писком вся толпа накинулась на меня, почти скрыв под собой. Меня хватало только на то, чтобы скрючиться, пытаясь руками закрыть шею и горло. Незабываемые ощущения, как рвут твое тело, прервало шипение молний, которые слизнули с меня противника. А затем мощный рывок за ноги втащил меня под защиту круга.

Не веря в спасение, я со стоном поднялся на ноги. Рядом, тяжело дыша, полулежал Сухмет. Рывок нелегко дался старику. Чуть в стороне купец с печалью рассматривал магический кругляш.

– Мой единственный амулет с атакующей магией. Одноразовый. Больше не подставляйся, Марсер. Второй раз не вытащим. Хотя мефитов не так много и осталось, меньше половины. Странно, обычно это довольно трусливые существа. Так безоглядно бросаться в бой их может заставить только магия. Паршивая магия. Джинн завяз в бою с Фархадом, хорошо еще, что они внутри воздушного вихря, и ему не надо отвлекаться.

Я недоуменно посмотрел на караванщика:

– Так, может быть, нам помочь ему в первую очередь? А потом вместе легче будет справиться с мефитами.

– Вперед! Пробейся через толпу, а затем преодолей окружающий их вихрь. Нет, нам сейчас надо перебить мелочь, Шади с демоном сам разберется.

***

Когда сила джинна соприкоснулась с душой главного стражника, гений воздуха почувствовал гнилостную нотку извращенной магии таннар’ри. Стало очевидно, что как минимум Фархад является одним из культистов. Всё время разговора с Марсером, который так старался не думать о том, что является гостем из другого мира материального плана, Шади краем глаза следил за перемещениями пособника демонов. Но тот ничего подозрительного не делал. Обычная суета.

Когда утомленный Марсер ушел на край оазиса, Шади сообщил побледневшему караванщику об увлечениях его начальника охраны и хотел уже пригласить того на приватную и откровенную беседу, когда ветер донес до гения воздуха странное волнение. Будто несколько десятков малых смерчей терзали покой стихии, а люди вокруг начали оседать на землю. Пока на ногах не остались только караванщик и Фархад, который со злорадной ухмылкой шел навстречу.

Будь проклят Джафар ас-Самаль и его наследие!

Амулет в руке культиста, сделанный по заветам первого шаира, сковал природные силы джинна, и только принадлежность к благородным гениям позволила сохранить свободу воли и ясность сознания. Но это не смутило демонопоклонника. Наоборот, он с довольным видом направлял на Шади следующий амулет, и лишь превосходные рефлексы джинна позволили уклониться от луча гнилостно-зеленого цвета.

Шади никогда не испытывал такого напряжения в схватке со смертным. Проклятая магия шаиров практически подавила его природные силы, оставив только мастерство воина и волшебника. Непривычная слабость мешала раздавить смертную букашку, которая умудрялась больно жалить заклинаниями. А со всей округи слетались десятки мефитов.

Джинн рваным движением сорвал с шеи медную пластину и кинул себе под ноги. Артефакт, врученный отцом, на мгновение ослабил удавку вражеского колдовства. Тут же стена воздуха отделила его вместе с противником от верещавшей толпы мефитов. Но сила шаира ядовитым туманом вновь охватила сущность гения воздуха, препятствуя творению новых чар. Он утратил возможность наблюдать за окружением, вынужденный полностью сосредоточиться на противостоянии с неимоверно сильным противником. И всё равно Шади медленно уступал. Шаг за шагом Фархад истощал его.

«Он хочет не убить, а поработить!» – эта мысль привела джинна в ярость и придала сил, позволив ненадолго отыграть несколько очков в их противостоянии.

Но специально подобранный против него комплекс чар и амулетов давал слишком большое преимущество Фархаду.

Шади не понимал, сколько прошло времени, когда их борьба начала приходить к закономерному завершению. Чужая магия давила всё сильнее, принуждая покорно изменить форму и вливаться в медный сосуд в руках врага, когда с шелестом что-то пролетело над правым плечом и со звоном ударило в мощную налобную пластину шлема противника. Мгновеньем, на которое отвлекшийся враг снизил давление, он воспользовался по полной, вложив все силы в последний удар.

***

Давление на круг снизилось, но артефакт всё равно работал на пределе. Из последнихсил и я выходил на бой. Уворачиваться уже не получалось. Приходилось расчетливо подставлять под удары бесов то щит, а где и живую плоть. Одежда превратилась в лохмотья, пропитанные кровью. Но раны уже стали для меня привычны, поэтому дело двигалось.

Не успел я обрадоваться, что последняя