Вадим молчит, но кулаки его вдруг разжимаются и руки повисают свободно.

— Пойдемте Вадим, — говорит ему Сэнсей, — Я вас понял, но надо все это обсудить спокойно. По возможности не стоя, а сидя…

— Мы не очень надолго, — говорит он Роберту, — На полчасика. Извините.

СЦЕНА 25/8

Иначе нельзя

Через полчаса когда Вадим уже уходит.

— Вы тоже меня осуждаете, Робин?

— А як же ж, конечно, — говорит Роберт.

— А за что, собственно? За то что я учинил с Вадимом?

Но Роберт уже настораживается. Голос Сэнсея ему не нравится решительно.

— Вот как? Вы что-то учинили с Вадимом? — Роберт все еще пытается держать юмористический тон, хотя сомнений уже нет, что речь идет о серьезных вещах. И вдруг понимает…

— А вы не заметили?

— Заметил, — медленно говорит Роберт, — Только что.

— Вы считаете это слишком жестоко?

— Какая разница что я считаю, — бормочет Роберт.

А может быть и не бормочет вовсе, а только думает.

«Вы ленивы и нелюбопытны. Бог подал Вам со всей своей щедростью, как никому другому, а вы остановились. Вы сделались самодостаточны, вы не желаете летать, вас вполне устраивает прыгать выше толпы, вы ДОВОЛЬНЫ — даже самые недовольные из вас… И потому надлежит вас иногда пришпоривать! Шенкеля давать! Дабы не застоялись!»

Наверное. Если человека не бросить однажды в воду, он никогда не научится плавать, хотя умение плавать заложено в нем самим Богом. И если не гнать нас пинками к зубодеру, так и будем ведь ходить с дырками в зубах…

Какая впрочем теперь разница. Вадим сделал это! Он добился своего, а теперь мучается. А этот странный старик мучается, потому что не уверен и никак не убедит себя, что достигнутая цель оправдывает средства.

— С нами иначе нельзя, — говорит Роберт с максимально глубоким убеждением в голосе. — Победа все списывает.

Сэнсей слушает. Внимательно. Насторожив затылок с черно-багровым пятном «чертового подзатыльника».

— Достигнутая цель оправдывает средства, — говорит Роберт этому пятну.

Врать неприятно. Но может быть, он и не врёт совсем?

СЦЕНА 25/9

Праздник кончился

— Все, Ваше время истекло, — говорит Роберт бодро и ломает кончик ампулы.

— Разочарование, есть горестное дитя надежды, — говорит Сэнсей.

Он все еще лежит лицом в стену.

— Но, может быть, все-таки, попозже? Перед самым уходом?

— А я, собственно, уже собрался. Одиннадцать часов.

— Караул! Праздник кончился! — говорит Сэнсей, задирая полу халата.

Сюжет 26. Труба большого диаметра провернулась

СЦЕНА 26/1

Не выражайся

Связь с кабинетом включена. Можно повернуть верньер и услышать о чем они там говорят. Но Роберт делает этого.

Он представляет как Вадим валяется в ногах, просит прощения за грубости и дерзости и умоляет помочь, а Сэнсей сидит над ним словно Будда и изрекает свои коаны. Картинка исчезает, а потом вдруг включается громкая связь и Сэнсей говорит:

— Вадим уходит. Проводите его, пожалуйста, Робин.

Вадим уже натягивает серые свои отсырелые кеды упершись задом в стену. Лицо у него от неудобной позы красное, он пыхтит, но не выглядит ни жалким, ни убитым. Более того, он выглядит довольным. И слава Богу. К черту подробности! И все-таки он не удерживается:

— Ну? Поговорили?

— Если можно так выразиться, — отвечает Вадим с трудом разбираясь где у штормовки зад, а где перед.

— И что он тебе сказал?

— Ты обрел мой костный мозг. Время настало. Почему бы тебе не сказать, чего ты достиг?

— Не пиз-и! Он никому не говорит «ты». Даже мне.

— Это не он. Это Бодхидхарма. Мы последнее время увлекаемся дзэн буддизмом.

— Как и вся страна побежденного социализма… «Наконец дошла очередь до Хуй-кэ. Он почтительно поклонился и молча застыл. Учитель сказал: 'Ты обрел мой костный мозг». Ты тоже почтительно поклонился и молча застыл?

— Нет, — говорит Вадим, — Я сказал ему, что генеральская рожа исчезла. Я повернул ее. Трубу большого диаметра.

Он откровенно сияет. Он горд. И Роберт признается:

— Я рад за тебя, Хуй-кэ. Рад что тебе захорошело, Хуй-кэ.

— Не выражайся!

СЦЕНА 26/2

Буратино

Пока Вадим идёт к станции метро «Московская», шарит по карманам, спускается по эскалатору, ждет поезда едет… Все это время он заставляет себя не думать и все равно думает:

«Как? Как я это сделал? Или оно сделалось само? Или ничего не сделалось, а я просто с ума съезжаю?»

Почему-то ему ясно, что лучше вспоминать: кто это такой, умненький-разумненький Буратино, кто сказал ему:

«Брось, не мучайся, это либо произойдет само собой, либо не произойдет совсем…»

За последние месяцы много было сказано уверенных слов, но запомнился только этот разговор. Может быть, потому, что ему предлагалось ничего не делать, а только спокойненько плыть по течению. В сторону Стикса…

СЦЕНА 26/3

Вали отседова

Перед родной парадной стоит знакомая «копейка», грязная словно мусорный контейнер. И из нее уже торопливо выкарабкивается возмущенно глядящий Матвей, и вот уже летит знаменитый возмущенно-недоуменный вопрос:

— Ты где был⁈

— Пиво пил! — отвечает Вадим немедленно и сам же смеётся.

Но Матвей не просто так здесь стоит. Он рвётся в дом, он хочет присутствовать, охранять, наблюдать и вообще держать ситуацию под контролем:

— Не надо под контролем, — пытается втолковать ему Вадим, — Все уже устроилось. Все о’кей.

— Но позволь! Мы же договорились… Тенгиз же ясно сказал!

— Да, в интимные отношения я вступал с твоим Тенгизом! Не надо вам меня больше охранять, можете вы это понять?

— Как это так-не надо?

— А так: вольно, р-р-разойдись!

Нет, Матвей этого понять не может. Не может он поверить, что все труды его напрасно.

— Дурак, — говорит ему Вадим, — Можешь ты хотя бы понять, что ко мне женщина должна прийти сейчас? На хрен ты нам с ней нужен, спрашивается?

— Что-то ты не очень сейчас похож на Дон Жуана, — говорит Матвей, сверля его прокурорским глазом.

— Это почему еще? На что ты намекаешь? Вали отседова. Пожалуйста!

СЦЕНА 26/4

Он богат?

В конце концов от Матвея удаётся отвязаться. Вадим взбегает по лестнице, отпирает дверь в квартиру