ты продолжишь высказывать те мысли, что озвучила сейчас. Юной леди недопустимо ни вести себя подобным образом. Ни, самое главное — мыслить подобным образом». 
Тогда, двадцать лет назад, Фиона отчетливо поняла: чтобы узнать, как она мыслит, нужно, чтобы она сама об этом рассказала. Если она будет молчать — никто ни о чем не узнает. А невозмутимое лицо непроницаемо для чужих взглядов.
 Первая порка оказалась и последней. А впоследствии Фиона часто думала, что отец проявил удивительное терпение. Ведь впервые с упрямством и вольномыслием дочери он столкнулся за три года до этого! И все три года пытался справиться с бедой при помощи доброго слова и доводов рассудка.
 * * *
 — Это несправедливо! — шестилетняя Фиона гневно топнула ножкой и недовольно воззрилась на отца.
 — И что же тут несправедливого? — законник Граб был добрым, по сути, человеком, и вспышка дочери вызвала у него улыбку.
 — Как это — что⁈ — возмутилась малышка. — Почему мальчишкам можно лазать по деревьям, а мне — нет?
 — Потому что ты — девочка. Леди.
 — И что с того⁈
 — Мальчишки лазают по деревьям, потому что это благотворно для их физического развития. А добродетели леди — степенность, благовоспитанность и чувство собственного достоинства. Чувство долга, в конце концов. Верность приличиям и традициям. Ты — женщина, будущая мать. Твой долг — быть ответственной и мудрой.
 — Я не хочу быть ответственной и мудрой. Я хочу лазать по деревьям!
 — Ты — девочка, — отец сдвинул брови — он не привык, чтобы его аргументы так нагло игнорировали. Тем более, что аргументы были более чем здравые и совершенно понятные любому сколько-нибудь соображающему человеку. А его дочь соображает прекрасно — это он знал. — Ты — девочка. И ты не будешь лазать по деревьям!
 — А если я соглашусь быть мудрой и благовоспитанной, — Фиона уже видела, как торгуются взрослые. Она решила пойти на уступки. — Но только я хочу при этом лазать по деревьям!
 — Фиона, ты — будущая леди, — проникновенно поведал отец. — Первое, о чем помнит леди — это чувство долга. Оно не сочетается со словом «хочу».
 — То есть — я вообще ничего не могу хотеть? — опешила малышка. Прежде она подобного не слышала.
 — Можешь. Ты можешь хотеть исполнить свой долг как можно лучше. Ты можешь хотеть стать самой настоящей благовоспитанной леди — как твоя матушка или тетушки. Или бабушка. Или другие леди. Ты можешь хотеть изучить манеры и этикет как можно лучше, чтобы поразить всех вокруг своим воспитанием. Ты же хочешь поразить всех вокруг?
 — Я хочу лазать по деревьям, — стиснув зубы и сверля отца негодующим взглядом, ответила Фиона.
 Законник Граб глубоко вздохнул, пытаясь справиться с раздражением. Он привел самые здравые и весомые аргументы, что имелись в его арсенале. А упертая девчонка просто пропустила их мимо ушей!
 Неслыханно. Возмутительно. Даже самые упрямые оппоненты в суде не позволяли себе подобных вольностей.
 Между тем Фиона решила проявить сдержанность и рассудительность — она уже знала, что среди взрослых это приветствуется. Опять же — на деле она намеревалась продолжить торг, уже более осмысленно. А торговаться необходимо со сдержанным видом. К тому же — вдруг отец просто не заметил первой попытки? Слишком уж резкий тон она допустила.
 — Послушайте, батюшка, — она опустила взгляд долу, кстати вспомнив о том, как ей это советовала нянюшка. — Я и правда хочу исполнять свой долг как можно лучше! Ведь вы заботитесь обо мне. И я хочу стать настоящей леди. И поразить всех своим воспитанием! — она, не сдержав нетерпения, подняла на него сияющие глазенки.
 Господин Граб одобрительно кивал на эту тираду. И в то же время смутно ожидал подвоха: к чему все это? Подвох не заставил себя ждать.
 — Но и лазать по деревьям я тоже хочу! Потому дозвольте мне это, прошу вас. А я приложу все усилия, чтобы оправдать ваши надежды!
 Почтенный законник поперхнулся от возмущения. Он искренне считал, что мудрость его слов должна была достичь разума дочери. Она же вздумала торговаться — открыто и вульгарно, как торговка на базаре!
 И в чем!
 Законник Граб был очень добрым и мягким человеком. А еще он был мудрым и понимающим. Он осознавал, что не следует ждать от шестилетней малышки взрослой рассудительности. Даже если эта малышка ну очень умна для своего возраста и способна на пространные умные рассуждения.
 К тому же — она таки кое-что поняла в его словах. Придет время — и она поймет все остальное. Поэтому он не разозлился, а улыбнулся ласково.
 — Видишь ли, милая, — он погладил дочь по волосам. — Невозможно быть леди и при этом лазать по деревьям, как мальчишка. Если и правда хочешь всех поразить своим воспитанием — тебе придется отказаться от этой возмутительной, вульгарной фантазии.
 Он хотел еще помянуть о том, что недостойно леди торговаться, словно в лавке зеленщика. Но не успел.
 Фиона и впрямь была очень умным и наблюдательным ребенком. Но она была всего лишь ребенком. И нервы ее не выдержали крушения последней попытки. Личико ее исказилось от ярости и побагровело, из глаз брызнули слезы, а из горла вырвался совершенно неприличный оглушительный визг, приведший отца на миг в совершеннейшую оторопь.
 Девчушка скинула руку отца с головы, отскочила в сторону и затопала в бешенстве ногами, продолжая визжать.
 Истерика поразила почтенного законника. Разумеется, Фиону отправили до вечера в ее комнату. На ужин она не получила сладкого.
 Утром она, наученная нянюшкой, просила у отца прощения. Не слишком, впрочем, понимая — за что и зачем.
 Законник Граб терпеливо выслушал извинения дочери. Он прекрасно видел, что она слабо осознает, что происходит. И что произошло накануне. Но он верил в могущество человеческого разума. И точно знал: настанет день — и Фиона все поймет. Ей нужно просто подрасти.
 Вера в человеческий разум — точнее, в то, что несовершенный женский ум в полной мере способен овладеть им — пошатнулась спустя три года.
 Целых три года бесконечного противостояния, споров и увещеваний. Три года спустя законник Граб сдался. И применил метод, который искренне почитал варварским и применимым лишь в отношении самых отсталых и неразумных созданий Творца. С горечью признал, что его дочь — именно такое создание. И лично выпорол ее — не со зла, но ради ее же блага.
 Розга и впрямь порой —