Темные ресницы лежали веером на скулах. Губы, обычно сжатые в тонкую решительную линию, были чуть приоткрыты. Я смотрела, затаив дыхание, и в груди что-то нежное распускалось, как первый цветок после долгой зимы.

Этот грозный, опасный мужчина, спавший рядом со мной, выглядел таким спокойным. И в этом мире, полном теней и страхов, этот кусочек безмятежности казался самым драгоценным сокровищем.

Нежность, сладкая, как мед, накатила на меня волной. Мои пальцы сами потянулись, едва коснувшись его щеки, я почувствовала шершавость небритой кожи. Мужчина вздохнул глубже, но не проснулся, лишь инстинктивно притянул меня чуть ближе.

Продолжай мирно спать. Вот бы это утро никогда не заканчивалось. Ведь когда ты откроешь глаза, Эшфорд, все станет сложнее. Я отогнала темные мысли.

Но долго нежиться в постели было нельзя. Берни. Бедный Берни ждал своего завтрака. Осторожно, сантиметр за сантиметром, я высвободилась из-под его руки. Мужчина хмуро пробормотал что-то во сне, его рука бессознательно потянулась к пустому месту на матрасе, но не проснулся. Я накинула свое простое платье и босиком выскользнула на крыльцо, в объятия летнего утра.

Воздух был чистым и свежим, роса сверкала на траве, как рассыпанные бриллианты. Берни стоял у своего загона, вяло жуя сено. Его козьи глаза смотрели куда-то вдаль. Туда, где в дали, в Линтарии когда-то жил человек по имени Бернард, мой когда-то жених. Я насыпала зерна в кормушку, налила свежей воды. Подошла, погладила его шерстяной бок.

– Прости, Берни, – прошептала я, и голос мой дрогнул. – Я знаю. Все из-за меня. Если бы не моя глупость, не моя неосторожность… – Ком подступил к горлу. – Сейчас, когда твои мысли так далеко, что до тебя не достучаться, даже не верится…

Провела рукой по его шее.

– Не верится, что я могла тебя любить когда-то. Искренне. Глупо. – Я вздохнула. – Если бы ты знал, как мне жаль, что с тобой это случилось. Как бы я хотела все исправить. Отмотать время назад. Но, – я сжала кулаки. Вздохнула, глядя на его пустой взгляд. – Увы, никто не может этого сделать. Ни я, ни сильнейшие гримуары, ни другие ведьмы. И мне так стыдно перед тобой. Каждый день.

Слезы подступили к горлу, но я их сглотнула.

– И еще сильнее стыдно за то, что сейчас я просто не могу чувствовать себя виноватой. Не так, как должно. Потому что я… сейчас такая счастливая, Берни. Впервые за долгие годы. И это ужасно несправедливо по отношению к тебе.

Посмотрела на дом, где спал Эшфорд.

Берни безучастно продолжал трапезничать. Его взгляд оставался рассеянным, устремленным в никуда. Мои слова тонули в пустоте его козлиного сознания. Я еще раз потрепала его по холке и, с тяжелым сердцем, вернулась в дом.

Инквизитор еще спал. Я подошла к очагу, раздула тлеющие угли, подбросила щепок. Поставила котелок с водой. Достала яйца, кусок вчерашнего хлеба, немного сыра. Начала готовить завтрак. Движения были автоматическими, а мысли – хаотичными. Нежность утра постепенно вытеснялась тревогой.

Вот он проснется. И что тогда? Что он скажет? Как посмотрит?

Я боялась. Боялась услышать в его голосе неловкость, сожаление.

Боялась, что он скажет что-то вроде: «Это было прекрасно, но ты же понимаешь, я из столицы, моя жизнь – дорога, а ты - здесь».

Боялась, что он начнет утешать, как утешают случайную любовницу, которой подарили нечто важное, а она теперь ждет чего-то большего. Боялась, что он обесценит то, что для меня было свято.

Годы одиночества после истории с проклятием павшим на бедного Бернарда, без поцелуев, без этой близости. Я была цельной, но пустой. И эта ночь заполнила пустоту огнем.

Шорох за спиной. Обернулась. Эшфорд стоял у кровати, потягиваясь, как большой довольный кот. Мышцы спины и плеч перекатывались под кожей. Мужчина зевнул, потер глаза, и его взгляд упал на меня. В нем не было ни сожаления, ни неловкости. Была удовлетворенность и лень. И что-то теплое, что заставило мое сердце кувыркнуться в груди.

Как завязать разговор? Может быть с невинной шутки?

– Ну, как самые лучшие ощущения все также те, что были, когда паук укусил? – выпалила я, прежде чем он успел что-то сказать. Голос прозвучал резче, чем хотела.

Эшфорд усмехнулся, коротко и тихо. Подошел, встал сзади, так близко, что я почувствовала тепло его тела. Мужские руки легли мне на талию.

– Ну, – губы коснулись моего виска, заставляя вздрогнуть. – Может, еще зайду… проверить.

Может еще зайду. Фраза ударила, как обухом. Легкая, необязательная. Как будто речь о таверне с хорошим элем.

«А может и не зайду…» – пронеслось у меня в голове.

Сразу видно, это не всерьез. Так, для удовольствия. Развлечение на досуге.

Боль, острая и неожиданная, кольнула под ребром. Но я не подала вида.

Вместо этого фыркнула, делая вид, что заинтересована только яичницей.

– Ну, хорошо, что ты не из тех мужчин, что от меня детей ждать будет, – бросила через плечо, стараясь вложить в голос побольше сарказма. Разбила яйцо о край сковороды с треском, который на фоне тишины показался громче обыкновенного.

Эшфорд рассмеялся, но смех показался мне каким-то отстраненным. Его руки отпустили мою талию. Он отошел к столу, сел.

– Ну, да. Не аптекарь. – Он потянулся за куском хлеба. – Хорошо, что ты женщина легкая, Тея. Не давишь. Кольцо не просишь. – Мужчина посмотрел на меня, и в его взгляде читалось что-то вроде одобрения Благодарности за отсутствие претензий – Да и браком хорошее дело не назовут. Чай не девочка, ты тоже это понимаешь.

Не девочка. Слова повисли в воздухе, тяжелые и ядовитые. Как будто он сказал: «Ты уже битая, опытная, чего тебе ждать?» Или: «Ты сама все понимаешь, так что не дури».

Типа не ждала его всю жизнь?

Это он хотел сказать? Гнев, обжигающий и горький, подступил к горлу. Я резко отодвинулась от очага, будто отшвырнула невидимую руку. Тарелка с яичницей неуклюже грохнулась на стол перед мужчиной.

– Стой, – Эшфорд, застегивая камзол, нахмурился, заметив мое резкое движение, мой отвернувшийся профиль. – Только что же все хорошо было?

Инквизитор поднял брови, явно удивленный моей реакцией.

Он, черт возьми, даже не понял, что сказал что-то обидное!

– Да я просто стою, – я пожала плечами, намазывая масло на хлеб. – И, кстати, не дело сидеть на пятой точке ровно, когда людей в чудовищ превращают. Время не